Дозорная ветка. Стихи и переводы - [13]

говорила святая душа про беду.

А сегодня вернул меня в дальнюю даль

наш, борисовской марки, нарядный рояль.

И мальчишка нарядный почти утонул

в блеске черного лака и в рокоте струн.

Он до крайних басов дотянуться не смог,

и на миг померещился мне пастушок.

…Там метелица в поле кружила-мела,

там Левониха глазом поблескивала,

а отец умирал и о чем-то просил,

но слова досказать уже не было сил.

Как же этот мальчишка сквозь ноты-кусты

вывел песенку чистую из темноты?

Да еще отгадал, красотой окрылен,

чем сегодня живу…

   Мой нижайший поклон

перед полной душой,

перед чуткой рукой,

перед елью,

чей голос сквозь дальнюю даль,

как в родное гнездовье,

   вернулся в рояль.

Деревянная резьба

Хлебопашец за сохою

шел своей полоской клятой,

бился до ночи с землею,

надрывался вместе с клячей.

Дядька сеет — черти весят —

бесполезная работа,

у скотинки шкура лезет,

да и сам ослеп от пота.

Как же сбить беду со следа?

Обошелся без поклона,

потрудился до рассвета,

выпилил коней из клена!

Хороши лошадки — в теле.

Но! — вскричал мужик довольный,

на стреху они взлетели,

понеслись за вольной долей.

Победил забвенье мастер,

слышно даже и сегодня,

как бежит, летит за счастьем

деревянная погоня.

Дождь. Апрель, 1946

Такие страшные столбы

огня стояли,

что божий день от ночи мы

не отличали.

По черепичной крыше дрожь

бежала к Эльбе.

И мучил нас апрельский дождь —

весна, капели…

Добрался дождичек до нас,

засек балкончик

и спрашивает в сотый раз —

когда закончим?

Войну заканчивай, солдат!

Взошла пшеница.

Сегодня-завтра в аккурат

начнет куститься…

Нарочанские наброски

1

Луга в ромашке — белые,

равнины — нивы спелые,

   пьет синеву земля!

И столько в небе чистоты,

и столько в мыслях высоты,

   что снова молод я!

2

Пути мои неровные,

заботы лета — кровные,

с утра на поле трудишься,

заснешь — трудом любуешься —

   приехал в самый раз!

За рыжиком — по вереску,

за рыбиной — по бережку,

   за словом — в добрый час!

3

Под деревушкой Купою,

где черт худел над ступою

   в далекие года,

дожди, как кони, тупали,

и рвались под Лынтупами

   речушек повода.

Мелькали перегонами

грозы цистерны полные —

   светлели небеса,

прогромыхав за хатами,

прощальными раскатами

   на убыль шла гроза.

А зорька в платье розовом,

в косынке голубой

продрогла под березою,

промокла под сосной.

Совсем, как ты со мной!

4

Опять мы синим вереском

идем в любимый бор,

ведем с бездонной вечностью

безмолвный разговор.

Сосновые иголочки

горят в косе густой,

играет сполох солнечный,

как гребень золотой.

Нам весело и холодно,

помолодела кровь,

и солнечное золото

в душе смеется вновь!

«Где-то с молнией ссорится гром…»

Где-то с молнией ссорится гром,

а девчушка домой не успела

и стоит под стрехой с пареньком,

небольшенькая, зябкая, в белом…

Их тропинка кружила в лугах,

или житом дорога петляла,—

дымка счастья осталась в глазах,

в черных косах иглица застряла…

Ночь над ними висит тяжело,

кувыркаются молнии грозно —

все равно им легко и светло,

никогда им не росно, не поздно!

Здравствуй, юность… Начни — подпою!

Хорошо, что ты плащ не надела.

Хорошо, что ты в хату мою

хоть на время дождя залетела!

«Только день отсверкал за холмами…»

Только день отсверкал за холмами,

ветер жито нагнул до земли,

и гроза так плеснула крылами,

словно воды на землю пошли!

И когда отделился огромный

сколок неба с грядою берез,

бор предстал предо мной,

   незнакомый,

будто только сквозь камень пророс!

Анатолий Велюгин

«Опять дремотно ополь зазвенела…»

Опять дремотно ополь зазвенела,

на тротуарах лето заржавело.

А в синеве

   над вышками,

      над реками —

журавлиный реквием.

С веселой грустью опадайте, листья

забронзовелых календарных истин.

Пускай пронзит не сырость и не утлость

и осень —

   юность!

За строгой чернотой депо и фабрик

в сквозном просторе

   свежий запах яблок,

хотя скорбит

   над вышками,

   над реками —

журавлиный реквием.

Летописцу лесного фронта

Невыносим рыбацкий зуд,

слепит и жжет росинка.

Но не смолкает «ундервуд» —

трофейная машинка.

Диктуют грозы сквозь окно,

хотя свое про танки

отбарабанила давно

она в штабной землянке.

Сменила строгий стиль и лад,

изведала немало,

и жизнь и смерть под гул блокад

сурово отстучала.

Ты помнишь топкую постель,

ведь в ней друзья уснули.

Стучит машинка!

Буквы к ней летят, как наши пули.

Не надо загонять в размер

печаль болотных чаек.

И гонит летний сонм химер

войны живой печатник.

Простроченная тишина.

И стол как поле боя.

И ноет сердце дотемна,

заходится от боли!

Печура

У надгробья две ракиты

головы склонили.

Здесь две девочки убиты.

Спят в одной могиле.

Грустный камень на обрыве,

ты один — свидетель,

как оплаканы родными

в сорок третьем дети.

Люди, слушайте, смотрите,

не случится чудо.

Крик не смолкнет на граните:

«Их убил Печура!»

По какой земле гуляет

этот гад, наглея.

Даже камень проклинает

полицая-зверя!

Может, он удрал за море:

принимайте гостя.

Сколько лет седое горе

плачет на погосте:

«Ой, ракиты, не шумите,

не случится чудо.

Моих дочек не будите».

Их убил Печура.

Алексей Пысин

Паром

Левый берег покатый.

Правый берег крутой.

Пахнет сеном и мятой

и вчерашней ухой.

На крутом перекате

звонко выстрелил сом.

На блестящем канате

повели мы паром.

И телегу с мешками,

и коня,

и гармонь.

Трос дрожит под руками.

Обжигает ладонь.

На паром наш пловучий

тянем берег в стогах,

тянем сонные кручи,