Дозорная ветка. Стихи и переводы - [14]

тянем даль в облаках.

Кто домой, кто к невесте,

кто от тещи бегом.

Рейсов сто или двести

за день сделал паром.

Весь лохматый и сонный,

вышел вечер на луг.

На канат раскаленный

с кручи глянул я вдруг —

от зари он червонный

иль нагрелся от рук?

«На родину тропинка…»

На родину тропинка,

что нитка без узла.

Был камень у села.

Безногий бог каменьев.

Покатый, рыжеватый

валун на сотни тонн.

Куда скатился он,

где канул он бесследно?

Печалиться не надо

об этом камне, брат.

Ты столько знал утрат,

что камень тот — песчинка…

«Забыто многое в пути …»

Забыто многое в пути,—

избыто, сметено и смыто.

Мне в жито хочется войти.

Мне кажется, что вечность — жито.

Возьму шершавый колосок

на чутком проводе соломы,

и ты уже не так далек,

мой предок — пахарь незнакомый.

Жней неизвестных голоса,

как море, выплеснет волною

живого хлеба полоса,

звенящая передо мною…

Здесь дозревают в дождь и в зной

ростки надежд и дней суровых,

гудит нетленный провод мой,

как связь былых времен и новых.

Пусть даль дозреет — широка!

Пусть сохнут на корню печали.

И к зернам тянется рука,

чтоб нас потомки услыхали…

«Осенний лес, осенний лес…»

Осенний лес, осенний лес,

бездомный свет сквозных рябин.

Все выше по березе дятел лез.

И я в лесу осеннем был один.

Зачем, зачем я приходил сюда?

Под звон дубов, под синий хвойный дым,

какую думу думал вместе с ним,

как будто на двоих у нас одна беда.

А листопад, листая жизнь мою,

стелив дорогу будущей весне.

Сказал бы дятлу, как тебя люблю.

Сказал бы дятлу, как бездомно мне.

Но одинокий собеседник мой

выстукивал, выслушивал свой бор.

Здесь столько сосен с грустной немотой,

что ни к чему мой грустный разговор.

«Еще не кончилась дорога…»

Еще не кончилась дорога

к сердцам и радостям земным.

Не покидай меня, тревога,

будь светлым спутником моим.

Как дождь и засуху по листьям

когда-то видел предок мой,

дай распознать в толпе по лицам,

кто с радостью,

   а кто с бедой.

Чтоб без расчета и без платы

обнять того,

   кто друг и брат.

Есть очень горькие утраты.

Я тоже в чем-то виноват.

Сегодня были б мы намного

и веселее,

   и добрей,

когда б мы уважали бога

ничуть не больше, чем людей.

Не каюсь и в былом не роюсь.

Ведь и себя я не берег.

Мой бог — моя живая совесть

пред далью будущих дорог.

Минута молчания

Наше время считают деревья,

что взросли на священной золе.

И в минуту большого доверья

вспоминаем мы тех, кто в земле.

Под кореньями, под молочаем

есть у каждого кто-то родной.

«Так почтим их

   минутой

      молчанья…»

Так молчат берега над водой.

Между нами поток быстротечный

с мотыльками, стволами берез,

с первым криком, теплом человечьим

до последнего вздоха… до звезд…

Знаю, — вечность, холодная, тихая,

никому никого не вернет.

Только в соснах часы твои тикают

и кукушка кукует-поет…

«Возникни, новый день, началом новым…»

Возникни, новый день, началом новым.

С далекой, заповедной чистотой,

с забытой песней, с холодком сосновым,

и юный мир открой передо мной.

Травой и лесом обросла дорога.

Травой и лесом вызрела в тиши.

Но знаю я — ни грусть, ни боль души

не возвратят, не возвратят былого.

С вершины лет, когда-то с боем взятой,

я в душу, словно в озеро, гляжу,

но забытья и тишины закатной

в железный век у жизни не прошу.

Беру с собой нелегкие дороги.

Следы страданий, что остались там…

Беру с собой бессонные тревоги,

а юный свет я юным передам.

Сергей Граховский

Бессмертие зерна

Пускай душа твоя услышит,

как трудно хлебный колос дышит.

Иди же в поле!

Там нынче дозревает жито,

и тайна жизни всем открыта —

зерна бессмертье.

Оно взошло, отколосилось

и валом к людям устремилось —

нет лучшей доли!

Оно всю силу, как дозреет,

вернет тому, кто пашет, сеет,

жнет и молотит.

Умытое росой и потом,

оно становится оплотом

моей Державы.

Стихает перепелки голос,

что ни зерно — то буйный колос

весны желанной.

«Люблю подзол, пропахший лесом…»

Люблю подзол, пропахший лесом,

люблю густой живицы дух,

и свежий дух щепы под прессом,

и розовый кипрея дух.

Люблю зеленый луч иглицы,

и земляничную росу,

и жар болотной огневицы,

и отсвет молнии в лесу.

Люблю седых дубов колонны,

и сосен гонкие стволы,

и меда полные колоды,

и звон полуденной пчелы.

Весною ранней сок березы

губами жадными ловлю,

зеленые от сосен плесы

и срубы звонкие люблю.

И эти срубы над рекою,

и колыбели, и гроба —

все пахнет свежею смолою,

сосновый край — моя судьба.

Сеятель

Плывет, как лодка, узкий черный гроб,

плывет над полем, над бессмертным житом.

И женщины, и старики, и дети

хоронят сеятеля, пахаря, косца.

Хоронят без венков и без оркестра,

не произносят слов высокопарных,

газеты выйдут в свет без некролога,

и лишь колосья грустно никнут в поле.

Он сорок восемь раз посеял жито

и сорок восемь раз обмолотил.

Он сорок восемь лет кормил людей,

которых никогда в глаза не видел.

Ему никто не говорил «спасибо»,

не вспоминал за шумною беседой,

ведь имени его не знали дальше,

чем ходит плуг, коса и борона.

Хоронят сеятеля. Старики молчат.

В руках детей — поникшие ромашки,

но не заходит солнце над полями,

они привыкли вместе уходить.

Стоят леса в почетном карауле,

колодезный рыдает журавель,

и ласточки летают низко-низко

над пыльным шляхом, над высоким

   житом…

Аисты

Ты огня не бойся, брате,

если аист есть на хате.

Присказка

Волнуются —

куда девалась хата?

Вокруг воронки

и в золе вода.