Дозорная ветка. Стихи и переводы - [15]

И не клекочут утром аистята,

подняться не успели из гнезда.

По белым крыльям —

черные полоски,

так облетает траур города…

И не смолкают

горя отголоски,

не отболела в памяти беда.

Нет ни колодца,

ни любимой хаты,

ни липы на развилке трех дорог.

И кружит аист,

словно виноватый,

что старое гнездовье не берег.

Кружат, горюют —

аист, аистиха,

под ними трубы черные,

зола…

Роса с лозы стекает тихо-тихо.

Молчит Хатынь, кричат колокола!..

Рыгор Бородулин

Год

I

Гром катится, как с бочками подводы,

не чибис — ива свищет дотемна.

А борозда, очнувшись от дремоты,

уже не в гром, а в ливень влюблена.

Еще пустые, стынут гнезда, соты.

И даль тревогой светлою полна.

Но ни о чем не думает весна,

еще на юге все ее заботы.

В глаза посмотришь — не увидишь дна.

Холодный дым летит за огороды.

Гуляй, весна, пока еще одна.

Отяжелела рожью целина.

В гнезде птенец ликует желторотый.

Заботы от темна и до темна.

II

Грачонок машет крыльями нелепо.

Под крышею ржавеет майский плуг.

Стирает пот расхристанное лето.

От зноя в полдень глохнут лог и луг.

Как грудь косца, осмуглилась планета.

А тминный дух захватывает дух.

Где облачко, где тополиный пух?

И просинь просит у берез просвета.

Свекольный лист свернулся и пожух.

Насквозь дорога пыльная прогрета.

Гнедой уныло отгоняет мух.

Но свет очей весенних не потух.

На синих крыльях отблеска рассвета

подлеток совершает первый круг.

III

Идут круги — язями плещет Щара,

лесной криницы огневой глоток.

След листопада, будто след пожара.

В душе какой-то странный холодок.

Пустое небо крыльями обшарив,

ныряет ястреб в заросли заток.

А полночь белой молнии моток

распутала. И вновь горят Стожары.

Грустит покрытый инеем стожок,

зато спешит веселье на базары.

Стерня седеет. Настывая, ток

звенит, звенит, и вдруг блеснет ледок.

У язя сонно двигаются жабры.

Но озимь жадно тянет зябкий сок.

IV

Под слоем льда пульсирует криница,

как за двойною рамою рассвет.

Стеклянный звон рассыпала синица,

дня не дождется, а его все нет.

Реке рыбак под ивою приснится,

а рыбаку — как будто смерти нет —

зеленый дым и эхо юных лет.

Дуб заскрипел — заныла поясница.

Сугробы цепко держит бересклет.

Вороний карк на оттепель скупится.

Зима зимой, но век не без примет.

С подпругой чертыхается сосед.

И словно полоз, в небе серебрится

от реактивных самолетов след.

Мотылек

Бьется, вьется быстрый, легкий

Синекрылый мотылек.

Максим Богданович

Сонливый теплый плес лелеет

ленивой лилии цветок.

Как лепесток,

   летит,

      белеет,

вихляет

   легкий

      мотылек.

Все лилию зовет он в небо,

чтоб не любила

   так,

      до слез,

унылый, илистый, нелепый,

сомлевший,

   обмелевший

      плес,

где легкой ласкою ласкает

линей зеленая волна,

где серебро

   малька

      мелькает

и пузыри

   блестят

      со дна,

где вдруг захлестывало лодки,

когда на волны ливень лег.

Печальный,

   легкий,

      одинокий,

летает куда-то мотылек…

Весенняя зарисовка на берегу озера

Озеро стоит, не колыхнется,

будто бы огонь прибрежной хаты,

как гвоздем, прибил его ко дну,

чтобы никуда не убежало.

Словно бугорок утыкан хвоей —

замер ежик около дороги,

водит своей мордочкой курносой,

нюхает — куда прошла полевка.

Где-то на несмазанных колесах

коростель везет сушить туманы.

Голосит (не накричался за день)

чибис, будто хвост ему зажали.

И опять туманы пахнут рыбой,

а земля — оттаявшею мятой.

Вот и ты заходишься от свиста,

добрый вечер, соловей знакомый!

Ты ведь не забыл, как старый Ицка

утром вез в деревню бочки дегтя.

Черт подкрался, вырвал шпунт из бочки,

и закапал деготь на дорогу.

Это ты кричал ему с березы,

что росла за старой смолокурней:

   — Ицик, Ицик!

   Деготь вытек,

   кап-кап,

   ццюрр-руру!..

Выбежали все мои соседи

с ведрами — Максимиха, Козлиха,

а у Ицки — хоть бы капля дегтя,

до сих пор еще его жалеют.

Добрый вечер и большое «дзякуй»

за воспоминание,

   залетный!..

Помытые половицы

Только что помыли половицы,

и от них пахнуло бором густо,

будто теплый дождь прошел, и птицы

закричали медленно и грустно.

Стало душно в зарослях малины.

Стукнул дятел глухо и тревожно.

Вытирайте ноги!

Осторожно…

Пол скрипит! Качаются вершины…

«Как захлебнулся от радости жаворонок…»

Как захлебнулся от радости жаворонок,

там, где под солнцем дымится ветряк,

а на рассвете болотами ржавыми

мягко пружинит черный ивняк;

как над обрывом под ветром до одури

старая ива скрипит и цветет,

а на закате над сонными водами

выпь одинокая друга зовет,—

   я не слышал три года.

Как ослепительно озеро чистое

синькой и мелом сияет со дна,

облачко, словно косынку пушистую,

в нем позабыла красунья-весна;

как торопливо, ненастьем встревоженный,

хмель обхватил возле хаты ольху,

будто дитя! А в бору, а во мху

спрятались шишки сухие: как ежики,—

   я не видел три года.

Как удивительно утром и вечером

пахнет землею, разрытой кротом,

а над холодною светлою речкою —

лилией, аиром и камышом,—

   я не вдыхал три года.

Снова ступаю тропинками гибкими.

И узнают, и встречают меня

елки — колючками, ветки — улыбками,

хата — крапивою возле плетня.

Жаль меня верностью! Жаль меня жалостью!

Воспоминаньями жаль и прощай!

Клюквой, грибами, капустою заячьей,

бор мой зеленый, друга встречай!

Грая вам — звонкого,

   неба вам — синего,

дали родимые! Пусть от зари

и до зари над разливами, ивами,

гнездами, хатами, сонными сливами