Дойна о Мариоре - [73]

— Пока они здесь, тебе надо жить где-нибудь еще. На глаза им не попадаться. Вот хотя бы у нас. Хочешь, идем сейчас?

— Ой, не знаю…

— Идем, идем. Ты к Домнике хочешь? Ведь это далеко. А у матери возьмешь, что надеть. Ты же знаешь, она тебя, как родную… Согласна? Скажи: согласна.

В ответ на нерешительное «да» Дионица благодарно пожал Мариоре руку.

— А я тебе не сказал. Ведь я шел к тебе… У меня радость.

— Какая? — девушка спросила тихо, точно не расслышала, о радости он говорил или о беде. Дионица придвинулся, снова взял ее руку.

— Ух, знаешь! — по голосу было слышно, что он счастливо улыбался. — Сегодня меня мама спрашивает: «Хочешь учиться?», и Лисандра Греку тут сидит. Я отвечаю: «Хотеть-то хочу. Да где же теперь мне учиться?» — «Правильно, — говорит тетя Лисандра, — Киру не пришлось в школу ходить, так пусть хоть Дионица доучивается, все из наших хоть кто-нибудь ученый будет». Мама уж в городе была, узнала: есть школа нормала[35]. Учителей готовит. Учиться всем можно, только надо платить десять тысяч лей в год.

— Десять тысяч? Ведь это… тридцать баранов!

— Да ты слушай! У матери ведь деньги есть, новый дом хотела ставить. А теперь деньги падают. Она говорит: «Пусть хоть сын на них учится, чем так пропадут». Ой, здорово! Ведь выучусь, тогда уж не землю пахать буду, а может, учителем стану! Вот Васыле хоть мало учился в городе, а какой был! Завтра деньги вносить и на занятия ехать. Оказывается, ничего, что крестьянин, лишь бы платил вовремя.

— А Челпан?

— Эй, и было же! — Дионица махнул рукой. — Как узнал, ни за что не хотел давать разрешение. И сигуранцей пригрозил. Да мать у меня, ты знаешь, какая? Теленка в город доктору отвела. Он и дал справку: лечение нужно. Жизни опасность, если операцию не сделаю. Отпустил Челпан. Ну, да если деньги уплачены, запретят они учиться, что ли?

Забыв о своих горестях, Мариора обняла Дионицу и поцеловала его.

— Глупый ты мой, — сказала она, грустно вздохнув. — В такое время… учиться… Чему радуешься ты? Думаешь, дадут тебе учиться? — И погладила его по голове, как ребенка.

Эту ночь Мариора провела у Марфы. Наутро пришел отец. Жалкими глазами смотрел на дочь, вздыхал. Потом вывел ее в сени.

— Смотри, дочка, — таясь даже от Марфы, сказал Тома. — Не вздумай никому ругать фашистов: может до Челпана дойти, еще поплатимся.

— Может быть, хвалить их? — рассердилась Мариора.

— Не хвалить, а молчать. Ты девушка взрослая, бесприданница. Замуж тебя теперь кто возьмет? Это тебе не советская власть… Ты должна думать, чтобы работать куда-нибудь устроиться. Значит, нужно, чтоб ты была, это самое, девушка тихая.

Глотая слезы, Мариора проговорила:

— Знаю.

В темноте сеней Тома нашел голову дочери и прижал ее к своей груди. Мариора сняла руки отца, отвернулась и пошла в комнату.

Но Тома понял, что она не ослушается. Он тоже вошел в касу. Долго благодарил Марфу за то, что приютила дочь, на прощание сказал Мариоре:

— К дому и близко не подходи. Я немцам сказал, что ты в другое село ушла.

В этот день в примарию привезли десятки книг для записи налогов.

Сторож примарии, дедушка Ион, с кривыми от старости и многолетней службы в кавалерии ногами, медленно ходил от касы к касе, сучковатой клюшкой стучал в окна:

— Выходи! Примарь на сход зовет! — А у некоторых кас, оглянувшись, добавлял: — Фашисты гостинчиков привезли… дожили!

У примарии люди норовили стать подальше, теснились, глядели исподлобья.

Примарь Вокулеску в очках вышел на крыльцо, придирчиво оглядел собравшихся. Поежился на холодном ветру и, прикрыв толстую красную шею каракулевым воротником пальто, принялся читать новый указ о налогах и гербовых сборах.

Марфа с Мариорой прибежали, когда примарь уже кончил читать основные налоги. Увидев черный платок Лисандры, Марфа протиснулась к ней, спросила, толкая ее локтем в бок:

— Много налогов-то?

— Много, — мрачно ответила та и дернула за полу мужа, стоявшего рядом. — Сколько, а? Ты же считал?

— Пятнадцать, что ли…

— А какие? — снова спросила Марфа.

— Ох, не знаю. Больно мудрено он говорит…

Примарь гнусаво провозгласил:

— Дополнительные налоги!

По толпе прокатился ропот, но тотчас снова наступила мертвая тишина.

— Дорожный налог — два процента всех доходов, коммунальный — три, в фонд охраны полей — сто двадцать лей с гектара…

— Это какая же такая охрана? — хрипло спросил откуда-то сзади Тудор Беспалый.

Вокулеску медленно поднял покрасневшее толстое лицо, снял очки.

— Кто нарушает порядок? — спокойным, но не обещающим ничего доброго голосом спросил он, обводя замерших людей маленькими острыми глазами. Откашлявшись, Вокулеску снова надел очки и продолжил: — За собак — сто лей с головы, на содержание жандармов — два и три десятых процента всех доходов…

Примарь назвал еще строительный, прогрессивный и военный налоги, налоги в фонд авиации и в фонд сельского хозяйства, налоги при купле, продаже, аренде и множество других. Потом перешел к гербовым сборам:

— За акт о рождении, смерти и так далее — сто лей. За справку о владении скотом — пятьдесят лей с головы, за срочность справки — тридцать лей. За мельницу…

— Эх! — вздохнул кто-то в толпе.

Вечером Марфа с Дионицей подсчитали расходы на ближайшее время и поняли, что если платить за школу — на налоги не хватит.