Дойна о Мариоре - [71]

Отец с раннего утра тоже был на бахче, собирал в кучу поспевшие арбузы. Некоторые, видно перезревшие, треснули, и из них, привлекая пчел, тек липкий розоватый сок. Множество арбузов поменьше, темно-зеленых, еще осталось спеть под укрытием широких шершавых листьев. Отец, в старой широкополой фетровой шляпе, кивнул Мариоре, и они вдвоем молча принялись укладывать арбузы на каруцу.

В полдень застучали колеса, и знакомый голос окликнул Мариору. Она обернулась. На дороге остановилась каруца Негрян. С нее тяжело соскочила Домника. Мариора обрадовалась: последнее время было как-то очень пусто в селе. В первые дни войны уехала в город, да так и не вернулась Иляна. Филат Фрунзе, Кир и еще много мужчин и парней из села ушли с Красной Армией. В страду старые друзья, оставшиеся в селе, виделись очень редко.

Мариора отметила, что Домника не только тяжело идет, она как-то ссутулилась, вобрала голову в плечи. «Устала, наверно… жара-то какая!» — подумала о подруге девушка. Она нагнулась над кучей арбузов, выбирая, какой поспелее, но, поднявши голову, выронила арбуз. Упав на землю, он раскололся пополам.

— Что с тобой, Домника?

Лицо Домники было в ссадинах, исцарапано. Под набухшими синими веками еле видны глаза.

— Что с тобой? — снова спросила Мариора.

Домника все не отвечала. Она отошла в сторону, села на межу. Губы ее задрожали. Мариора присела рядом, положила руку подруги себе на колени — рука тоже была в синяках. Не зная, что сказать, Мариора с бьющимся сердцем смотрела на Домнику.

— Ты ничего не знаешь? — сказала, наконец, та, неподвижно глядя перед собой. — Ты что — рано из села?

— С рассветом.

— А-а… Ну, взяли нас ночью…

Оказалось, ночью оставшихся в селе комсомольцев — Домнику, Веру и Николая Штрибула привели в жандармский пост.

— Спрашивают: «Зачем в комсомол вступили?», — хриплым голосом рассказывала Домника. — Мы говорим: «Не ваше дело…» Челпан как закричит, а глаза его прямо вот-вот выскочат. «Комсомольские билеты — на стол!» Мы говорим: «Нету билетов». Они бить нас… Дубинками. Знаешь, у них такие, из резины… Мы с Николаем ничего, я кричала только… А Вера: «Не вы, — говорит, — мне билет дали, чтобы я его отдала вам…» Челпан на нее: «Ах ты, свинья большевистская!» Потом нас отпустили, а Веру оставили. Наверное, и сейчас там…

— Так билеты и не отдали?

— Нет?

— А где они у вас?

— В земле. Все три вместе закопаны. А где, никто не узнает!

Домника торопилась, на поле ее с каруцей ждали родители. Когда она уехала, Мариора долго еще сидела на меже. Сложила руки, согнулась и смотрела в землю, пока ее не окликнул отец:

— Эй! Спать надумала, что ли?

Мариора подошла к нему.

— Татэ, что же это? Как мы будем?

Тома слышал, что говорила Домника. По лицу его видно было, он не удивлен.

— Как будем? А как ты думала? — чужим голосом, отворачиваясь, сказал он. Потом вдруг повернулся к ней, быстро заговорил, почти закричал: — Ну вот, ну вот тебе и справедливость! Лаур всю жизнь о людях думал — в тюрьме сидит, а Челпан — вор, а все же хозяин. Пойди скажи им о справедливости! Может, драться с ними будешь?

Смуглое лицо Мариоры залилось гневным румянцем, но она ничего не ответила отцу, только медленно прикрыла ресницами глаза, опустила голову и снова стала накладывать на каруцу арбузы.

Только когда кончились уборка и обмолот, пришел конец тревожному ожиданию. Местные власти поступили хитро: ведь если сразу возвратить землю прежним хозяевам, они должны будут убирать урожай сами. Значит, должны будут нанимать работников и, дешево ли, дорого ли, платить им. Гораздо проще было дождаться, когда кончатся полевые работы, подсчитать приблизительно урожай, который крестьянин снимет с прирезанного ему участка, и тогда забрать и землю и урожай. Правда, подсчет урожая оказался таков, что многие крестьяне, в прошлом малоземельные, должны были отдать полностью все, что собрали, а безземельные, как Беженарь, Ярели и другие, и вовсе не смогли расплатиться; за такими записывался долг. С декабря земля поступала в пользование прежних владельцев.

Село глухо роптало. Но после того как Штефан Греку был жестоко избит лишь за то, что спросил: «Как же теперь жить людям, оставшимся без земли и хлеба?», об этом громко уже никто не говорил.

По-прежнему молчал Тома, потихоньку плакала Мариора. Если бы не вспомоществование, которое собрали для них, отрывая от себя последнее, Греку, Стратело и другие крестьяне, им пришлось бы совсем плохо.

В селе остановился немецкий отряд. По-видимому, на его обязанности была реквизиция продуктов для войска. Но немцы больше пьянствовали и только к полудню, после долгого сна, начинали ходить по домам — стреляли кур, угоняли скот, искали свежий виноград и жевали все без разбору: чернослив, яблоки, сушеные груши, орехи, вареные яйца. Чувствовали они себя здесь полными хозяевами. Пустели погреба. Почти совсем перевелись куры. С каждым днем в селе все меньше становилось скота. Лошадей реквизировали всех до одной. Люди ругались: скоро сев, а ведь даже тягловых волов почти всех угнали на войну… Спокойное и наглое поведение гитлеровцев не сулило добра.

Двух немецких фельдфебелей примарь поставил на квартиру к Беженарям.