Дойна о Мариоре - [69]

Постепенно люди начали вспоминать о своих повседневных делах.

Мариоре было тоскливо. Тяжело было знать, что ушел Кир, что теперь со дня на день мог приехать Тудореску.

Изредка к ней забегала Санда, приходили Дионица или Вера. Иногда Мариора шла к ним. Но больше девушки сидели по домам, пряли и поглядывали в окошко на притихшее село. Все-таки Мариора много думала о Дионице. Он заходил не часто, бледный, взъерошенный, с потемневшими, грустными глазами. Посидит, расскажет, что Васыле опять был в городе. Там сигуранца арестовывает не успевших эвакуироваться партийных работников. В городе много немецких солдат, но, говорят, они здесь временно, а потом будут только румыны.

Дионица уходил, а Мариора вспоминала его запавшие глаза, тихий голос.

— Нет, с Дионицей не так тоскливо!

Этим утром Мариора нарезала мамалыгу, поставила на стол миски и вышла во двор позвать отца.

Из Верхнего села узкой кривой уличкой вниз, к примарии, — трудно было опять привыкнуть называть сельсовет примарией! — двигалась, точно катилась, серая кучка людей. Казалось, что она именно катилась: люди смешно барахтались, отскакивали друг от друга, соединялись вновь; то останавливались, то опять двигались. Женщин не было. Поодаль держалась разноцветная группа детей.

— Что это они? — удивилась Мариора.

Люди приближались. Девушка вышла за калитку. Отсюда их не было видно: скрылись за поворотом.

Отец сказал бы — не нужно выходить. «Кто знает, что это? — подумала она, но тревожное любопытство удержало ее на месте. — Что-либо случилось? Или еще кто приехал?»

Утреннее солнце жаркими лучами ласкало напившуюся росой землю, сушило ее, золотило еще дремавшие в безветрии яблони и груши, развесистые абрикосы с желтоватыми пятнами налившихся плодов. В далекой глубине неба заблудившимся облачком таяла белая луна.

Люди спускались, уже слышны были голоса, и, наконец, вынырнули совсем близко. Мариора взглянула, охнула, откинулась назад, точно в спине ее что-то надломилось.

— А-а! — выкрикнула она.

Гаргос и возвратившийся в село Гылка вели Думитру Лаура. Он был без рубахи. Голова опущена, точно подрезанная. Голые сильные руки его, лежащие на плечах Гылки и Гаргоса, болтались, как у мертвого. Мариора видела: у него были в кровь рассечены губы, винного цвета пятно темнело на щеке. Грудь измазана в глине и в крови, поцарапана.

Люди подходили. В немом крике Мариора широко открыла рот, уцепилась пальцами за ломкий камыш забора и смотрела на Лаура. Ей казалось, она чувствует ту же боль, что и он.

В двух шагах от Думитру шли Тудор Кучук, Васыль Григораш, еще пять-шесть селян. И, что больше всего поразило Мариору, Тимофей Челпан. Видимо, он только сегодня приехал в село. Челпан шел спокойно, словно за возом сена. Он был в жандармской форме, сверкал крупными белыми зубами и спокойно что-то рассказывал. Лаура Челпан точно не замечал, но, приглядевшись, можно было видеть, что он следит за каждым его движением.

— А, коммунист проклятый! Чувствуешь? Сладко? — взвизгивал не своим голосом Гылка.

— Мы ему говорили тогда, возьми сотню рублей, отступись от Нирши, и вам хорошо и нам. Не хотел, загордился! — вторил Тудор Кучук. — Филат Фрунзе в армию ушел, а то бы мы и его с петлей познакомили…

Вдруг из-за плетня выскочил Васыле Лаур. Стремительный прыжок — и он очутился впереди идущих. Мариора успела заметить страшную улыбку на его лице. Казалось, Васыле стал тоньше и выше: он поднял руку, странно подпрыгнул, и девушка увидела, как крупный камень тяжело стукнулся о голову Гылки, отскочил и ударился в ноги Челпану. Гылка постоял, словно удивленно развел руками, и навзничь упал на землю. И все смешалось. Люди взмахивали руками, сталкивались друг с другом, падали, клубком катились по дороге. Думитру и Гылка лежали на земле в стороне: Гылка неподвижно, а Думитру судорожно шевелил руками.

Когда они, наконец, устали бить и стали полукругом, злобно переговариваясь, Мариора увидела Васыле. Он лежал ничком. Неестественно повернутая голова была черно-красной от грязи и крови, ноги были раскинуты.

— Васыле! — с отчаянием крикнула она и тяжело навалилась на хрустящий камыш забора.

— Девчонка-то у комсомольского секретаря в кружке была, — сказал у нее над ухом густой голос.

— Это Томы Беженаря дочка. Вещи примаря им давали, — сказал другой, и Мариора, закрывая глаза, почувствовала, как сильные руки схватили ее, по телу точно замолотили цепом… Потом тяжелый удар бросил ее в темную, глубокую яму.

«Убили», — удивительно спокойно родилось и исчезло в сознании.

Когда девушка очнулась, она не сразу поняла, что находится в родной касе: стекла выбиты, лайцы и лежанка голые, только под головой у нее лежит что-то мягкое.

Мысли плыли темными расплывчатыми пятнами. Кажется, ее били… Гылка, Челпан… Челпан? Он же в Румынии… Она падала куда-то… И было темно и сыро… Куда? Свобода… Румыны, немцы… Примарь… Откуда они? Дионица… Дионица улыбается, синие глаза большие, он говорит: «Люблю тебя…» Ой, как ноги болят!.. И грудь и голова.

Где-то наверху грустно и певуче, как дойна, звучал негромкий женский голос:

— Подхожу я к нему, а он говорит: «Тетя Марфа, они ведь не убьют отца, нет, правда? Он сильней их всех. Он, как гайдук, мой отец, как атаман Кодрян, правда? Ему Кодрян, — говорит, — таким быть велел», — это отцу-то…