Дойна о Мариоре - [68]

— Что, совсем? — спросила его соседка.

— Как это «совсем»? За дезертира меня считаете, что ли? Да, отходим. Конечно, скоро вернемся! Как это фашистская власть? Временная оккупация у вас будет, пока наша армия развернется… — на ходу отвечал он на вопросы селян, то и дело поправляя пилотку.

Филат недолго побыл у жены, а потом ушел в сельсовет к Лауру.

Спускалась ночь, когда Филат постучал к Беженарям. Тома проснулся сразу, но пошел открывать неохотно: кого в такую пору несет?

Не дождавшись приглашения, Филат шагнул в дом.

— Не сердись, что разбудил, Тома. Проведать зашел, попрощаться. Дочка-то где? — сказал он, тщетно стараясь хоть что-нибудь увидеть в темноте. — Присесть у тебя можно? Я на минутку, больше времени нет.

Тома молча подвел Филата к лайцам, сел сам, не зажигая огня.

Голос Филата разбудил Мариору. Она вскочила с лайц. Быстро накинула холщовое платье, зажгла свет и села рядом с Филатом, не сводя глаз с его лица.

— Вот спасибо, что зашли! — начала Мариора радостно, но губы ее дрожали. Она взглянула на отца, сидевшего в углу с опущенной головой, и спросила, уже с трудом выговаривая слова: — Значит, оставляете нас?

— Не осилили? — глухо сказал Тома. В голосе его были горечь и тупое примирение с происходящим.

— Отчего не осилили? — живо повернулся к нему Филат. — А ты знаешь, отчего мы отходим? Ты знаешь, как наши на Пруте дрались? Ого! Ведь сколько сил Антонеску на Прут бросил… Гитлеровские инструкторы у них… Верите ли? Я сам видел: в иных местах Прут завален трупами, а перейти через него фашисты не могут! Беда в том, что в Буковине прорвались немцы. Вот, чтобы не окружили нас, и приказано выводить армию… сохранить-то ведь надо ее! Вы не думайте, ненадолго это… А вы тут тоже… фашистам потачки не давайте. Чтоб они хозяевами себя не чувствовали…

— Легко сказать… Ох, боже мой, боже мой! — вздохнул Тома, опуская голову.

Филат встал, одернул гимнастерку. Пожимая руки хозяевам, смотрел на них пристально и тревожно:

— Крепитесь… — и с необычайной теплотой в голосе добавил: — Лаур у вас тут остается… Так что не все тучи, есть и солнышко. Ну, будьте здоровы!

Фронт прокатился через Реут. Но Малоуцы не задел: недолгий, но жестокий бой произошел ближе к городу, на крутых приреутских холмах, у переправы.

Целый день над Малоуцами, пугая затаившихся в погребах крестьян, свистели снаряды. Совсем низко пролетали самолеты с черными пауками на крыльях. Навстречу им вылетали советские самолеты — с красными звездами. Тогда фашистские поднимались кверху, а то и совсем поворачивали обратно.

Некоторые крестьяне, посмелей, выбирались из погребов, где-нибудь на краю села, прижавшись к забору, смотрели, как у переправы черными столбами взметывалась земля, а со стороны Прута по шоссе к Реуту подтягивались войска. Коршунами носились над шоссе самолеты…

На другой день орудия вздыхали уже на востоке, а по шоссе к городу днем и ночью серо-зеленой рекой ползли на восток фашистские войска.

Сначала в селе было безлюдно. Сохли поля, зарастали бурьяном бахчи. Скот на луга не выгоняли. И люди почти не выходили из кас; редко-редко из дома в дом пробежит женщина, укутанная в платок так, что виден только нос; быстро пройдет по двору мужчина, оглянется и скроется в дверях. Только ребятишки бессменно дежурили у ворот.

В полдень к сельсовету направились Тудор Кучук и Гаргос. Тудор шел, опираясь на палку с костяным набалдашником, подаренную ему Ниршей еще в прошлом году; подняв голову, он торжествующе оглядывал встречных селян. Гаргос, несмотря на жару, оделся в новый шерстяной костюм, щеголевато подвязал галстук и улыбался из-под черных усов, точно на свадьбу шел.

Потоптавшись у запертой двери сельсовета, Тудор Кучук остановил бежавшего мимо мальчишку лет восьми.

— Эй, ты! Лезь на крышу, сними красный флаг! Чего, боязно? Десять лей плачу! А-а, не хочешь? Значит, ты тоже за Советы? — Тудор схватил мальчишку за драный рукав куртки, с силой ударил его по спине тростью и замахнулся снова.

Мальчишка с крылечка полез на камышовую крышу. Кучук и Гаргос смотрели, задрав головы. Мальчишка добрался до гребня крыши, схватился за древко, но вдруг быстрым движением худенького тела перекинулся на противоположный скат и исчез. Слышно было, как он соскочил на землю позади дома.

Флаг еще с час трепетал на ветру, пока его не сорвал сын Кучука.

В этот же день в село заскочил небольшой отряд румынских фашистов. Они написали на белой стене сельсовета: «Примария». В крайних касах зарезали двух баранов и десяток кур, заставили женщин приготовить завтрак, поели и скоро уехали.

Потом приехал еще отряд. Этот разместился по касам, и, по всей видимости, надолго. Румынские фашисты патрулировали по селу, обыскивали касы, забирали приглянувшиеся вещи: ковры, смушковые шкурки, расшитые полотенца. Но в общем вели себя спокойно, точно приехали к покоренным. На четвертый день возвратился примарь Вокулеску с жандармами.

Примарь тут же сорвал со стен клуба плакаты, приказал сломать сцену и объявил, что, когда все будет приведено в порядок, он вызовет из города дезинфекторов и только после этого привезет семью и будет жить в этом доме; пока он поселился у Гаргоса. Примарь часто бывал у Тудора Кучука, но с селянами разговаривал только языком приказов; поэтому никто не мог знать, чего можно ждать от него завтра.