Дойна о Мариоре - [66]

— Мы сначала тебя женим, Кир! — отозвалась из угла толстушка Домника, стараясь спрятать стыдливую улыбку. Она и Вера Ярели сидели, обнявшись, и вполголоса разучивали песню «Широка страна моя родная». Девушки путали русские слова, сердились и без конца обращались за помощью к Дионице: он в городе уже немного научился говорить по-русски.

Дионица только сегодня вернулся в село из города. Вернувшись, узнал, что в клубе репетиция и там будет Мариора. Сразу исчезла усталость, и, как мать ни просила посидеть с нею, он, пообещав ей скоро вернуться, побежал в клуб.

Чтобы не мешать, Дионица сел в дальнем углу около девушек, отыскал глазами у противоположной стены Мариору, стараясь быть незаметным, стал наблюдать за нею.

Мариора в новом ситцевом платье, в чистом фартуке сидела рядом с Иляной. Иляна была одета строже, в черное платье с высоким воротником. Но даже в нем она не была похожа на учительницу: слишком весело и озорно смотрели ее глаза.

Сперва Мариора дичилась развитой и разговорчивой Иляны. Ей казалось, что она, Мариора, по сравнению с ней такая глупая, ничего не знает… И поэтому, если Иляна заговаривала с ней, она отвечала хмуро, коротко, краснела и старалась скорей уйти.

После истории с Кучуком Иляна не раз заходила к Мариоре поговорить с ней. В эти дни Мариора увидела в Иляне простого, душевного друга, который с полуслова умеет понять, посоветовать и болеет за нее душой. Ей казалось, что Иляна все-все на свете понимает… Совсем как Лаур. Да, им было хорошо вдвоем!

Сейчас в клубе Мариора и Иляна говорили о Васыле.

— Уж очень он горячий! — заметила Иляна.

— Да, — согласилась Мариора. И в который уже раз спросила: — Ой, а вдруг я растеряюсь во вторник в райкоме, что тогда будет?

Во вторник в райкоме Мариору должны принимать в комсомол. Общее собрание уже вынесло решение, но самое страшное для нее еще впереди. Она войдет в комнату, где будут сидеть члены райкома комсомола, ее будут спрашивать… О чем? Мариора считала себя виновной в том, что столько времени молчала о Кучуке. Правда, отец… Сейчас он уже совсем другой! Мариора не сказала бы, что он вполне понял свою неправоту. По-прежнему чувствовалось, что страх угнетает старика. Тома молчал.

Видать, отец, как и прежде, мало верит в справедливость. С глазу на глаз Тома говорил дочери: «Ниршу Кучука взяли — Тудор Кучук остался. Эта порода что бурьян: сверху срубил, а снизу, с корня, глядишь, снова лезет».

Иляна посмотрела на Мариору, улыбнулась, покачала головой:

— А что тебе теряться? Люди там хорошие, простые, я их знаю… Устав-то хорошо выучила?

— Хорошо. — Мариора достала из кармана затертый листок бумаги, на котором сама переписала Устав. Она давно вытвердила его, но без конца повторяла.

— Проверишь? — протянула она листок Иляне.

— Ладно, — рассмеялась та. — Успокойся хоть на репетиции. Завтра я к тебе зайду, проверим. Что ты на самом деле? Я уверена, тебя примут. Для комсомольца главное — помнить о той цели, к которой мы идем, и человеком быть хорошим, работником хорошим. Бояться чего-нибудь, конечно, тоже не годится… так что ты возьми себя в руки.

— Да я не боюсь, я так… — смутилась Мариора. Она закусила губу, обняла подругу и, положив голову к ней на плечо, сказала: — Надоела, да? Не сердись, Иляна. А отчего мне так хорошо сейчас? Страшно и хорошо…

Иляна положила свои руки на руки подруги, но Мариора случайно посмотрела в угол и встретила взгляд Дионицы. По тому, как Дионица быстро отвернулся, поняла, что он уже давно смотрел на нее и не хочет, чтоб она это знала. Девушка вздрогнула и уже не слышала, что говорила ей Иляна.

По уговору, Мариора, в первый же день возвращения Дионицы должна была ответить ему, любит ли его. Любит ли? Сейчас Мариора растерянно думала: что же она скажет, если Дионица спросит ее о любви. И не знала.

Репетиция кончилась.

По домам расходились гурьбой. Мариору провожали все ребята, и Дионице не удалось остаться с ней наедине. На прощанье он крепко сжал руку девушке.

— До завтра!

Но воскресенье, солнечное, украшенное молодой июньской зеленью, было перечеркнуто коротким страшным словом:

«Война!»

Тома сразу упал духом. Сжимая голову руками, он глухо говорил дочери:

— Фашисты идут. И румынские, и немецкие — все вместе. Это не так, как в четырнадцатом году, нет… Это, как Гылка в газетах читал, — с самолетов бомбы. Как дождь. Не спрячешься. Они нам не простят, что мы советскими стали… Эх, говорил я, не будет добра… Что богом велено…

Эти слова услышал Лаур. Хмурый, запыленный, он только что приехал из района. Председатель сельсовета встал в дверях, усмехнулся.

— На всякую боль есть лекарство, старик, пора бы знать. — И добавил спокойней: — У сельсовета собрание, для всего села. Идем, Тома. Скорей…

К Мариоре забежал Дионица. Оперся о косяк двери, встряхнул волосами, точно отгонял мух.

— Что же будет, Мариора? От Прута до нас несколько часов езды. Неужели опять фашисты? Слышно, из города многие эвакуируются…

— Как это — эвакуируются?

— Ну, в глубь России едут. Боятся, что фашисты сюда придут.

Мариора умывалась. Она залпом выпила полкружки воды, выплеснула остатки за окно и, вытираясь, удивленно спросила: