Достоевский во Франции. Защита и прославление русского гения, 1942–2021 - [28]

Вопрос о религиозности Достоевского и раньше интересовал исследователей, в том числе и во Франции, но если П. Паскаля интересовала проблема веры Достоевского, то Катто предпринимает попытку реконструкции его религиозной культуры. В разделе, посвященном философским взглядам Достоевского, Катто заостряет внимание на причудливом сочетании социалистического утопизма и религиозности. Французский исследователь приводит слова Достоевского о том, что уже в свой первый приезд в Петербург в 1837 году он беспрерывно сочинял в уме роман о венецианской жизни. Эти слова — «беспрерывно» и «в уме» — становятся своеобразными маркерами для концепции Катто, основанной на представлении о творческом процессе Достоевского как непрерывной внутренней работе, состоящей в постоянном диалоге с великими мастерами литературы. Катто считает, что Достоевский, с его способностью находить основную идею автора, стремился развить идею синтеза, объединяющего гениев всех времен и всех школ.

Как уже говорилось, в первой части книги, помимо скрупулезного изучения мира идей, важных для Достоевского, Катто исследует еще две константы жизни и творчества писателя — болезнь и деньги. Эти доминанты биографии писателя рассматриваются как факты его творческой реальности. Катто приводит тщательно составленную историю всех болезней, преследовавших писателя, равно как и недугов, которые постигали его персонажей. Зачастую болезнь Достоевского рассматривают как ключ к его творчеству, считая за отправную точку общую болезненность его персонажей. Катто отмечает, что Достоевский считал, что пишет лучше в состоянии напряжения, вызванного нервозностью, — и к этой идее он еще вернется в главе «Деньги». Он выделяет в творчестве Достоевского три периода, отражающих историю болезни писателя. Первый — до ареста и заключения, когда у Достоевского впервые зафиксированы регулярные припадки. Этот период отмечен неопределенностью: эпилепсия была недостаточно исследована и писатель не вполне понимал природу заболевания, поэтому, как считает Катто, наделял своих персонажей различными признаками нервных болезней, словно проверяя различные гипотезы. Он исследует безумие, нервозность и «диалектику желания и ее трагическое (и иногда гротескное) измерение». Во второй фазе, кульминацией которой стало появление в романе «Идиот» протагониста, больного эпилепсией, болезнью, недавно получившей медицинское признание, Достоевский принимает болезнь и ее темную сторону, приручает ее и делает неотъемлемой частью своего творчества. В последний период, наиболее отчетливо после «Бесов», патологическое как таковое искоренено и растворено в психологии, которая идет за пределы различения здорового и нездорового. Здесь уже болезненное служит для того, чтобы осветить глубины человеческой тайны, свойственные как патологическому, так и нормальному опыту. Катто отмечает, что реакцией на любое потрясение (припадок, страсть игрока, долги, траур, переутомление) у Достоевского был взрыв энергии. Именно по этой причине Катто так интересуют эти факты биографии писателя и их корреляция с периодами творческого подъема. Самое существенное положение этой обстоятельной и насыщенной документальными и специально медицинскими источниками главы заключается в том, что Катто развеивает романтический ореол болезнетворности, витавший как над самим писателем, так и над его романами, сделав упор на воле к здоровью, что была главной движущей силой творческого процесса у Достоевского:

В отличие от пропитанных опиумом грез де Квинси, добровольной аскезы Ионна Креста, автоматического психизма Андре Бретона, мескалина Анри Мишо, эпилепсия не была выбором Достоевского. Болезнь была тяжкой данностью, с которой приходилось считаться. То, что аура эпилепсии оказывалась сиянием, освещающим иной мир, никак не влияло на неистовую силу и мрак самих припадков. Но высшее могущество творца в том, что ему удавалось вырвать определенные формы пароксистической бури и эпилептической атаки, используя эти элементы в творчестве. Начиная с «Бесов», он задействует в литературе то, что мы назвали удалением патологии. Оно обнаруживается в описании поведения героя: будучи по существу эпилептическим, как полагают некоторые аналитики, оно вместе с тем заключает в себе идущее от автора иное психологическое, драматическое или философское значение. Смещение намечается в «Идиоте», где эпилепсия — всего лишь один голос в общей драматической оркестровке, голос, тем не менее узнаваемый в любой момент. После этого романа падучая неизменно участвует в действии, но с условием хранить анонимность: она становится замаскированной служанкой истинного творческого проекта[101].

Во второй части книги под названием «Творческий процесс» Катто исследует писательский метод Достоевского и его особый ритм работы, который требовал предельной организованности и аккуратности. По привычке, сложившейся еще в Инженерном училище, Достоевский пишет исключительно по ночам, а в дневное время занимается другой неотъемлемой частью своей работы — чтением газет и журналов. Пресса была необходимым инструментом и источником его письма. Катто рассматривает появление газетных новостей в романах Достоевского как характерную черту его поэтики. Об особой функции газетного раздела происшествий пишет и Мишель Кадо, исследуя его роль в «Дневнике писателя» (подробнее мы остановимся на этом в главе, посвященной работам другого выдающегося французского достоевиста, во второй части нашей монографии).