Доржи, сын Банзара - [11]

Скоро и в соседних улусах узнали, что в Ичетуе гостит Борхонок, приехали послушать, пригласить к себе. Утром у юрты Ухинхэна опять собрался народ. Когда Борхонок напился чаю, Ухинхэн сказал ему:

— Вы рассказали нам много улигеров и сказок, поведали много мудрых загадок. Но наши улусники обижаются: об Ичетуе даже не обмолвились. Разве нечего сказать о нем? — Ухинхэн широким жестом показал вокруг себя. — Смотрите сами… Вот наша Джида. Она родилась на вершине Уран-Душэ[19]. Говорят, что белые лебеди спели ей песню о быстром прозрачном Зэлтэре — смелом брате ее. И вот Джида и Зэлтэр встретились в долине Закамны и помчались дальше, к старшей сестре — реке Селенге. Более трехсот верст нужно огибать горы, преодолевать пороги… Селенга понесла их к Байкалу. А какие горы стоят вокруг! — продолжал Ухинхэн. — Вот Бурханта и Сарабда, Баян-Зурхэн… Разве не достойно все это похвального слова улигершина?

Доржи понравились слова Ухинхэна. Как он о Джиде красиво говорил! Какие названия — Уран-Душэ, Зэлтэр! Может, и нет на свете такой горы и такой реки… Не думал Доржи, что Ухинхэн, всегда молчаливый, угрюмый, может так красиво говорить.

Борхонок покачал головой.

— Да, у вас красиво вокруг. И горы, и реки… А как люди живут? Я бы хотел сложить песню о счастливом улусе, но, — старый улигершин тяжело вздохнул, — не встречал таких улусов. Посмотрите на Ичетуй… Повсюду дырявые и дымные юрты. Если бы в этих юртах люди всегда сытно кушали и тепло одевались — другое дело. Но и этого нет.

— Да, не всегда мы сытно едим! — прервал Эрдэмтэ и с тоской оглядел всех.

— Всем слабым нет ни житья, ни прохода. В лесу паук сплел паутину и ловит мух и бабочек, а среди людей жадные и жестокие оплели несчастных соседей паутинами долгов и хитростей. Каково все это видеть и слышать и самому терпеть? Разве об этом сложишь хороший улигер? Лучше помолчать. Вот если бы вольная птица порвала могучими крыльями паутину, которую сплел пузатый паук, тогда другое дело. Я воспел бы ее самыми дорогими словами.

— Слышали? — улыбнулся Ухинхэн и оглядел собравшихся.

Улусники словно впервые увидели свой Ичетуй: в середине улуса, как четыре пуговицы — две белые и две черные, — войлочные юрты и деревянные летники Мархансая. Во все стороны тянется от них зубчатая городьба.

В наступившей тишине прозвучал голос Ухинхэна:

— Вы правы, почтенный гость…

Кто-то сказал:

— Сложили бы улигер про будущее наших детишек…

Борхонок погладил голову мальчугана, стоявшего рядом, и ответил:

— И про них рано слагать песни. Станут настоящими людьми, будут стараться для народа — народ воспоет их в своих песнях… Ну, я поеду, пока прохладно.

Все провожают старика.

— Приезжайте чаше!

Среди провожающих — Доржи.

«Почему, — думает Доржи, — дядя Ухинхэн обрадовался ответу Борхонока? Будто знал, что тот скажет… Зачем тогда заговорил об Ичетуе? Надо спросить об этом дядю Еши…»

БАЛДАН

Говорят, Мархансай не помнит, сколько у него скота, — дальше десяти счета не знает. Может быть, и так, но зато он прекрасно знает, кто и сколько дней должен на него работать. Никому не известно, что за божницей, где стоят бронзовые божки — бурханы, и лежат тибетские книги, у Мархансая хранится бумага, вся исписанная. Мархансай не умеет написать ни одной буквы и ни одной цифры. Он выводит на бумаге какие-то закорючки. Если закорючка напоминает хур — это Еши Жамсуев, если молоток — это кузнец Холхой, косу — это Эрдэмтэ. Если напротив косы выведены четыре кружочка, значит Эрдэмтэ должен отработать четыре дня. Значок, похожий на грабли, изображает старика Мунко или его сына Сундая. Есть значок и для тайши Ломбоцыренова: лук и стрела.

Если Мархансаю кто-нибудь должен, он ночей не будет спать, пока не получит. А когда сам должен кому-нибудь — не торопится отдавать. Попросят у него: «Не пора ли вам, Мархансай-бабайхан, отдать мне полтинник?.. Ведь я же трижды его у вас заработал», — Мархансай насмешливо ответит: «Отдам, отдам. Разве будет такой день, когда тебе деньги не понадобятся? Разве будет такая зима, когда тебе сено не окажется нужным?.. Вот, может, будущей зимой получишь. Потерпи. Терпеливых бурхан-багша любит».

Говорят: «У Мархансая богатство во дворе, у Ломбоцыренова — в сундуке». И это правда: Мархансай не копит ни золота, ни серебра. По одежде его не отличишь от бедных соседей. Зимой он носит засаленную овчинную шубу, а летом — старый зеленый халат, посмеивается, что красивая одежда укорачивает жизнь. В доме у него все слуги — безродные сироты из других улусов: с такими меньше хлопот.

Мархансай издавна мечтал о батраке, который бы все умел и работал безропотно, не болел ни разу, не жаловался ни на голод, ни на холод.

И здесь Мархансаю повезло. Подвернулся такой человек.

Вот как он попал к Мархансаю.

Около дороги, ведущей в Селенгинск, лежит большой камень. Лежит он, говорят, с тех пор, как бурхан-багша создал землю. Люди назвали этот камень «Каменное седло». И вот однажды, три года назад, из Селенгинска вернулся Еши Жамсуев и рассказал, что камень перебрался через дорогу и лежит теперь на новом месте.

Ему не поверили.

— Однако, Еши, это не у дороги камень, а у тебя в голове какой-то камушек сдвинулся, — пошутил кузнец Холхой.