Дороги в горах - [91]

Шрифт
Интервал

Ковалев отвел глаза к окну, на котором сиротливо маячил горшок с полузасохшей геранью.

— Сам знаешь — новому человеку нелегко разобраться в обстановке. А я тогда только приехал. Думал, как кормовую базу создать. Ведь скот дох.

Открытое признание Геннадием Васильевичем своей прошлой ошибки понравилось Кузину, но он не преминул назидательно добавить:

— Не узнавши броду, говорят, не лезь в воду. А ты полез. Теперь, поди, не сказал бы такого. Знаешь, как наши соседи из Оймона осваивали горную целину? Трактора разбирали и лошадями наверх затаскивали. Комбайнов сколько побили. У них каждое зерно золотым стало. А ты хотел, чтобы и у нас так было.

— Не хотел… — буркнул Ковалев. — Говорю — о кормовой базе беспокоился.

Официантка принесла шницели. Около обжаренного куска мяса — ломтики картофеля, четвертушка дряблого соленого огурца, кругляшок поджаренного яйца. Все это Кузин рассматривал с любопытством и удивлением. Наклоняясь над тарелкой, жадно тянул в себя воздух.

— Ишь, подлые! Захотят, так сделают. А то пшенка… Эй, девка, чаю мне два стакана, да погуще!

А Ковалев между тем думал о том, что Григорий Степанович главного — как он хозяйствует на новом месте — не сказал, все вертит вокруг да около. Как вытащить из него это главное? А возможно, нет у него ничего за душой? Просто цену себе набить старик старается. Побрезговали, мол, тогда, а я вот каким оказался, получше вас, образованных.

— Раз уж такое дело — давай еще по стопке. Под шмицель. Я ведь в молодости крепким насчет этого был. Литру закину — и хоть бы что, ни в одном глазе, даже баба не заметит.

Когда съели шницель, официантка принесла крепкий чай. Кузин, весь розовый, кажется, помолодевший, прикоснулся к стакану.

— Горячий… Люблю горячий и чтоб густой. — И начал мастерить толстую самокрутку. — Кормовая база — для нас главное. Это ты правильно. Но и тут надо опять же с разбором. Скажи, кукуруза у тебя хорошо родит?

— Смотря какой год и где посеяна.

— Вот-вот… — горячо подхватил Кузин. — Где посеяно и что посеяно.

— Согласен, Григорий Степанович. Я вот как раз об этом и хотел говорить в райкоме. Условия наши особенные. У нас все или почти все зависит от сорта семян. А мы до сих пор кустарничаем. Садим, что придется. От нас пока требуют площади. Сей вот столько-то, и все!

Кузин слушал с затаенной ухмылкой. Создавалось впечатление — он знает что-то, но не говорит.

— Заболтались, а мне еще ехать да ехать, — спохватился он вдруг. — Эй, девка, получи, что причитается.

Когда вышли на просторное крыльцо чайной, солнце уже скатилось за редкий кедрач на горе. Его лучи, пробившись между стволами, румянили высокое блеклое небо с редкими клочьями легких облаков. Ветер, умаявшись за день, успокаивался.

— Ладно, до встречи. Конь тут у своих… — Кузин подал руку. — Слушай, приезжай ко мне. Ведь ни разу не был! Поглядишь, как мы там, темные. Не пожалеешь, ей-богу. Да, тебе силосу надо? Добрый, кукурузный. Могу одолжить, все одно останется. Только как ты его доставлять станешь?

— Было бы чего везти. — Ковалев враз оживился.

«Черт знает! Весна, каждый клок сена на счету, а у него силоса излишки. Или дурачит старик?»

— Так приедешь?

— Можно и приехать.

— Когда?

— Да на этих днях.

— Все, договорились. Поклон Марфе Сидоровне, Сенюшу, ну и всем остальным.

Глава пятая

Когда последний домишко, низенький и подслеповатый, отодвинулся за спину, Игорь вдавил ногой в сено вожжи, засунул руки в рукава пальто и лег, подперев плечом дощатый задок саней.

— Но-но, давай!

Саврасый мерин покосил на ездока глазом и пренебрежительно крутнул жидким хвостом, точно хотел сказать: «Ишь, указчик! Попробовал бы сам по такой дороге».

Дорога действительно была, как говорят, ни в санях, ни на телеге. Снега уже не было. Вместо него на обочинах и кое-где в ложбинах лежал лед, настолько черный, что отличить его от окружающей грязи можно было лишь по гулкому цокоту копыт Савраски.

Долина наливалась темнотой, и все вокруг чернело, становилось неразличимым. Мороз, набирая силу, застеклил лужицы, схватил хрусткой коркой землю. Игорь все глубже втягивал голову в поднятый воротник, зарывался в сено.

Слева замерцали редкие огоньки Шебавина. Вот взять повернуть коня — и туда… Войти и сказать: «Хватит в прятки играть. Давай начистоту». Олег Котов, наверно, так бы и поступил, а он не может, тянет резину.

В институте одно время он заставлял себя забыть Клаву. Может, только потому попытался завязать дружбу с Раей. Они вместе занимались в читальном зале, ходили в кино и театр. Побывал Игорь и дома у Раи. «Не то, совсем не то…» — все чаще ловил себя на мысли Игорь.

Всю прошлую зиму Олег Котов уговаривал его поехать на работу в свой степной район. Хлопая Игоря по плечу, Олег шутливо говорил: «Поехали! Я сделаю из тебя человека». Игорь соглашался, а когда дело дошло до распределения, попросился в Шебавинский совхоз. Старики потом обрадовались — благодарный сын тянется под родительское крылышко. А он вовсе не потому…

Возможно, он зря не поехал с Олегом? Он, слышно, разворачивает дела. Вот и в газете недавно писали о нем. Нет, он, Игорь, и здесь станет настоящим зоотехником. Непременно! Сегодня все было хорошо, если бы не чертяка бык. Рявкнул тигром. И главное — так неожиданно, что Игорь вздрогнул, попятился. Девушкам-дояркам только того и надо — захихикали. И даже управляющий снисходительно улыбнулся.


Еще от автора Николай Григорьевич Дворцов
Море бьется о скалы

Роман алтайского писателя Николая Дворцова «Море бьется о скалы» посвящен узникам фашистского концлагеря в Норвегии, в котором находился и сам автор…


Рекомендуем почитать
И еще два дня

«Директор завода Иван Акимович Грачев умер ранней осенью. Смерть дождалась дня тихого и светлого…».


У черты заката. Ступи за ограду

В однотомник ленинградского прозаика Юрия Слепухина вошли два романа. В первом из них писатель раскрывает трагическую судьбу прогрессивного художника, живущего в Аргентине. Вынужденный пойти на сделку с собственной совестью и заняться выполнением заказов на потребу боссов от искусства, он понимает, что ступил на гибельный путь, но понимает это слишком поздно.Во втором романе раскрывается широкая панорама жизни молодой американской интеллигенции середины пятидесятых годов.


Пятый Угол Квадрата

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Встреча

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Слепец Мигай и поводырь Егорка

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Нет проблем?

…Человеку по-настоящему интересен только человек. И автора куда больше романских соборов, готических колоколен и часовен привлекал многоугольник семейной жизни его гостеприимных французских хозяев.