Дороги в горах - [22]

К вечеру Сенюш начинал чувствовать что-то похожее на усталость. От многочисленных разговоров, галдежа и возни внучат начинало шуметь в голове, и он раздраженно кричал:

— Тохто, балам![5]

Сенюш все чаще вспоминал оставленных без присмотра сарлыков. «Как бы чего не случилось», — думал он, хотя знал, что случиться за какие-то несколько часов ничего не может. Да и сарлыки — не бараны, если что, сумеют постоять за себя. Однажды от стаи волков отбились. К тому же время для нападения волков теперь неподходящее. Звери любят темную ночь, туман. Вот тогда гляди да гляди.

Утром Сенюш поднимался с мыслью отправиться после завтрака к стаду. Но, зная, что семьи непременно станет возражать, сообщал о своем намерении осторожно, издалека:

— Барс, однако, всю ночь скулил под дверями.

— Да ты и сам всю ночь ворочался, — недовольно говорила старая Келемчи. — Кажись, раза три курил.

— А Барс со всеми собаками успел передраться, — сообщал Колька. — Никому спуску не дает.

— Он такой!.. Уступать не умеет. Скучно ему без стада. Однако пора нам отправляться, ага.

— Что ты, отец? — удивлялся Колька. — Поживи.

Келемчи укоризненно качала головой:

— Совсем отбился от родного очага. Попроси у Григория Степаныча замену. Хоть недельку поживи…

— Э, зачем просить? — отмахивался Сенюш. Или сила кончилась?

Возвратясь в тайгу, Сенюш долгое время припоминал в мельчайших подробностях разговор в семье, в конторе, с соседями. Во многих сказанных ему словах он открывал теперь иной смысл. Как-то он долго размышлял над вопросом председателя: «Как здоровье, Сенюш? Ведь тебе, кажись, за седьмой десяток перевалило?»

«Правда, за седьмой, — удивлялся Сенюш. — Три года за седьмой… Однако при чем тут годы? Вон иное дерево молодым повалится, а лиственница с годами только крепнет, любую непогодь выдерживает».

В конце концов Сенюш утвердился в мысли, что председатель Григорий Степанович не имел тайного намерения посадить его, пастуха, навсегда к очагу. Он успокоился и начал думать о другом. Взяло сожаление, что не всех, кого хотел, смог повидать. Со старым дружком Санышем следовало посидеть за чочойкой араки, вернуть в беседе далеко ушедшие годы. Плохой стал Саныш, совсем плохой, куска баранины не найдет в чашке. Порой Сенюшу становилось жаль старуху жену, внучат. Не так он с ними обошелся. Надо было поласковей. Да и с отъездом поспешил. Ничего не случилось бы, если бы еще день побыл дома.

Немало размышлений у Сенюша вызвала его поездка к старшему сыну Андрею, который работал в МТС. Их разделяло каких-то пятьдесят километров, но старик не видел сына больше пяти лет. Мать наведывалась к нему часто. В свободное от школы время гостил у брата Колька. Андрей тоже несколько раз приезжал вместе с семьей в родное Шебавино, но Сенюш в это время, как на грех, находился далеко в горах. И вот две недели тому назад приехал колхозник и передал, чтобы Сенюш сейчас же отправлялся домой: председатель требует. Больше колхозник ничего не сказал, а в ответ на вопросы пожал плечами:

— Видать, нужно…

Сенюш тогда рассердился на колхозника, счел его в душе бестолковым, а теперь старику смешно за свою досаду; посыльный, конечно, знал об умысле председателя, но намеренно не выдал его.

Сенюш, удобно поджав ноги, сидит под высокой в зеленоватых прожилках скалой. Рядом лежит Барс. Его настороженные уши улавливают малейший шорох спокойной тайги. Сверху Сенюшу хорошо видно мирно пасущихся среди тарнача[6] сарлыков. Старик довольно смотрит на кудрявый белесый дымок маленького костра и вспоминает, как он пришел к председателю…

— Эзендер!

— Здравствуй, здравствуй, Сенюш!

— Зачем звал, Григорь Степаныч?

— Да ты садись… У тебя, наверное, табак хороший? Угости…

Старик положил на стол потертый кожаный кисет, но сам закуривать не стал. Присел на скамью, нетерпеливо выжидая, когда председатель откроет причину столь необычного вызова.

— У тебя старшего сына как звать?

— Григорь Степаныч, как не помнишь Андрея? — с обидой спросил в свою очередь Сенюш. — Он бригадиром у тебя работал, в правлении состоял.

Председатель отмахнул от себя клубы сизого дыма.

— Я-то не забыл, а вот ты забыл, кажется… Пять лет не виделся с сыном. На что это похоже? Вчера звонил Андрей. Говорит, хоть под конвоем, но посылайте ко мне отца. И не пробуй возражать. Сегодня автобус уже ушел, а завтра я сам посажу тебя в него. Вот так.

Сенюш, чтобы сдержать вспыхнувшее раздражение, сунул в рот пустую трубку. Его так и подмывало заявить, что слова председателя плохие. Он, Сенюш, отвечает за сарлыков. Перед всем колхозом отвечает. А сын никуда не денется. Подумаешь, пять лет… Молодой, ничего с ним не станется. Только лежебока может сменять работу на чай и араку. Но Сенюш ничего не сказал своему старому дружку Григорию Степановичу. Он лишь тяжело вздохнул и набил трубку. Раскурил ее, прижимая закопченным до черноты пальцем взбугрившийся табак. Когда после нескольких затяжек на душе отлегло, Сенюш, глядя вниз, заметил:

— Хитришь ты, Григорь Степаныч, вроде лисы. Раньше таким не был, ага…

— По нужде, Сенюш… Иначе с тобой ничего не получится. Ты на медведя стал похож, так бы и сидел в тайге. Келемчи вот говорила… Вижу, не хочется тебе ехать. А почему? Забудь на это время сарлыков. Не твоя забота.