Дороги в горах - [24]

Старик поворошил палкой костер, огляделся. Вершины гор еще освещало солнце, а здесь, в ковшеобразной долине, уже смеркалось. В прохладных сумерках таяли камни, кустарник и сарлыки. Сенюш встал, потоптался, разминая онемевшие после долгого сидения ноги. Барс тоже встал, позевывая, посмотрел на хозяина, будто спрашивая: «Что, разве пора к реке?»

— Пора, ага, — сказал Сенюш. — Заночуем у доярок. Глядишь, и Марфа Сидоровна туда завернет. Без дочки дом не манит.

Старик не сказал другу, почему он сегодня изменил своей излюбленной привычке — ночевать в лесу. Разве плохо сидеть с Барсом у костра, пить чай и слушать, как, ломая кусты и фыркая, пасутся невидимые в темноте сарлыки, как над головой дремотно шепчет что-то старый кедр и нет-нет да и уронит липкую смолистую шишку? Хорошо, очень хорошо ночевать в тайге, но сегодня пастуху захотелось побыть среди людей.

Глава вторая

На станциях и разъездах в вагон, где сидела Клава, поспешно втискивались отягощенные багажом пассажиры. Чем ближе к конечной станции, тем их больше. Давно уже не стало свободных мест, а народу все прибывало. Многие запросто устраивались в проходе на своих чемоданах, мешках и узлах.

— Недалеко, доедем.

Беззастенчиво притиснутая в угол толстой женщиной, Клава не могла пошевельнуться. Вокруг шумно разговаривали и смеялись, но о чем говорили и над чем смеялись — Клава не понимала. Ей было невыносимо душно. Хотелось оттолкнуть бесцеремонную тетку, выскочить из вагона и бежать, бежать неизвестно куда. Однако, когда поезд остановился и все пассажиры, задевая друг друга вещами, устремились к выходу, Клава осталась на месте. Будто очнувшись, она впервые подумала: «Почему я не зашла в приемную комиссию? Надо было узнать. Хотя что узнавать? Бесполезно… Документы пришлют. Плохо, что Игоря не увидела. Вот как получилось: утешала его, а сама…»

Клава взяла чемодан и вышла. Ветер и мелкий, сеющий дождь приятно освежили лицо.

На маленькой замощенной камнем площади у вокзала стоял автобус. Клава попыталась в него войти, но свободных мест не оказалось. Отойдя в сторону, она тупо смотрела, как мелкие капли дождя кропят черную обивку чемодана.

Автобус ушел. С чемодана сбегали струйки воды. «Почему он вчера не пришел? Или ему все равно? Самого приняли… Хотя он не такой… Не такой? Откуда это известно? Я очень мало знаю Игоря. Нет, что случилось? Почему он все-таки не пришел?» — мучилась Клава в раздумье. Девушке казалось, что, если она решит этот вопрос, ей будет легче.

— Клава, что ты тут мокнешь? Опоздала в автобус? Как съездила?

Клава, подняв голову, увидела своего соседа Федора Балушева.

— Да вот… не могла… Мест не было… — сказала девушка и подумала: «Все теперь будут спрашивать: «Как с институтом? Сдала? Зачислили?»

Но Федор ничего не спросил. Он поднял ее чемодан, взял девушку за локоть и повел к стоявшей за сквером грузовой автомашине.

— А мы за товаром приезжали. Боря, принимай гостью! — крикнул Балушев шоферу. — В середку, Клава, теплее будет.

Федор бойким многословием старался отвлечь Клаву от горьких дум, развеселить. Захлопнув дверцу кабины, он подтолкнул девушку локтем, указал ей взглядом на верхний угол, где качалась привязанная вниз головой игрушечная корова.

— Чистопородная симменталка. Приходи теперь за молоком. Иринка отпустит, сколько душе желательно.

Клава кивнула и ничего не сказала.

Федор тоже замолчал. В молчании проехали город.

На мокром, плавно извивающемся тракте машина, набирая скорость, свистяще запела. Закружились, как в хороводе, березки, придорожные кусты.

Клава почувствовала — ей надо что-то сказать Федору, но решительно не могла ничего придумать. Как бы очнувшись, она вдруг заметила, что дождь уже прошел и солнце, разорвав облака, хлынуло ослепительным потоком на мокрую землю.

— Дождь-то перестал, — проговорила Клава.

— Давно… С полчаса как перестал, — отозвался шофер.

Федор молчал.

Клава, глядя вперед на дорогу, вспомнила своего отца. Ей шел тогда седьмой год. Отец все время лежал на кровати, подолгу мучительно кашлял. Его высохшее тело утопало в перине, и девочке казалось, что у отца нет ничего, кроме головы. От этой мысли Клаве становилось страшно.

Порой отец слабым голосом говорил:

— Дочка, подойди ко мне.

Прозрачной ладонью он гладил ее голову, щеки, а она упрямо смотрела в пол и думала, как бы поскорее улизнуть на улицу. Глупая, глупая… Почему она не сказала ему ничего ласкового? «Папа, дорогой, мы скоро пойдем с тобой в лес. Ты посадишь меня на коня».

…Когда спустились к Большому распадку, Клава сказала:

— За мостиком остановитесь. Пойду на ферму. А чемодан, Федор. Александрович, оставь у себя. Я потом зайду.

* * *

Тропинка светлым ручейком ловко обежала обомшелые, будто выросшие из земли камни, пересекла чистую затененную полянку и потерялась надолго в кустах.

Клава сначала шла неторопливо, помахивая зажатой в руке косынкой. Потом заспешила. На озаренный солнцем пригорок она вбежала, задыхаясь от усталости. «Куда я?» — удивилась девушка.

Спешить в самом деле было некуда и незачем. Она даже не знала, почему не поехала в село. Мать дома, ждет ее, и конечно, волнуется, переживает. Вот поэтому-то, пожалуй, она и вышла из машины. Ей хочется оттянуть встречу, еще раз наедине обдумать все, набраться решимости. Ох, как тяжело это, как тяжело…