Дороги, которым нет конца - [81]

Я люблю тебя и всегда любил. Никто из ушедших не уходит слишком далеко.

С любовью, папа».

К письму клейкой лентой было прикреплено мое кольцо, которое отец когда-то мне подарил.

Глава 35

Я не мог поверить, что отец нашел мое кольцо. Как долго он искал его? Что об этом говорил Биг-Биг? Три дня? Где он его нашел? Тогда в ярости со всей силы зашвырнул кольцо со сцены, и когда оно исчезло в вечернем небе, то понял, что оно сгинуло навсегда. Теперь я надел его на палец и при этом испытывал не стыд или вину, не боль или раскаяние, а сопричастность. Ощущение принадлежности. С отцовским письмом в одной руке и кольцом на пальце другой руки я чувствовал то, чего не испытывал уже долгое, долгое время.

Я помнил тот ужин при свечах, помнил наш смех. Это был один из наших счастливейших моментов, но я всегда думал, что это Сэм прислал розы и шампанское. Я почувствовал себя виноватым, что был признателен Сэму. А оказалось, что это отцовская доброта.

Делия вышла на сцену и встала под прожектором. Она непринужденно чувствовала себя перед публикой. На ней были выцветшие голубые джинсы и белая рубашка, застегнутая на все пуговицы. Никаких претензий. Понимайте, как хотите, но, так или иначе, я собираюсь дать вам лучшее, что у меня есть.

Какое-то время она будет страдать, но с ней все будет в порядке. Она сильная женщина.

Она подошла к микрофону.

— Я хочу познакомить вас с лучшим певцом и автором песен, которого я знаю. Он написал все мои песни. Это стоящие вещи. Возможно, кто-то из вас слышал этого гитариста двадцать лет назад, когда я дебютировала в «Раймане». Но для того, чтобы представить его, я хочу пригласить человека, который знает его лучше, чем кто-либо еще. Мистер Айвори «Биг-Биг» Джонсон!

Биг-Биг поднялся на сцену, и от одного его вида публика затихла. Пять тысяч человек замолчали, когда широкоплечий великан ростом шесть футов и шесть дюймов с кожей цвета черного дерева, пронзительными глазами, снежно-белыми волосами и широкой ласковой улыбкой встал перед микрофоном.

Биг-Биг вытер лоб носовым платком и откашлялся. Когда он заговорил, справа от меня появился оператор с камерой, и на огромном экране за его спиной появилось в живом эфире мое лицо. Я смотрел на Биг-Бига на сцене, который смотрел на меня в дальнем конце аудитории. Когда он указал рукой и начал говорить, почти все головы повернулись ко мне:

— Я помню, когда этот парень был совсем маленьким. Ему было лишь три года, может быть, четыре. Малыш со светлой челкой, падавшей на зеленые глаза. Таких зеленых глаз я не видел ни у кого. Тихий. Любознательный. Ласковый. Но не путайте нежность со слабостью, потому что однажды, когда он стал немного постарше, я видел, как большой мальчишка надавал ему тумаков и отобрал у него мороженое и деньги на ланч. Он не стал это терпеть. Вытер слезы, набросился на обидчика, своротил ему нос и забрал назад свои деньги. Я тогда посмеялся: яблоко от яблони недалеко падает. Тогда он видел только черное и белое, серого в его жизни не было. И даже тогда у него были мощные плечи. Коренастый паренек с квадратной челюстью, примерно мне по пояс. Крупные руки. Он напоминал мне щенка с большими лапами.

Когда я вышел из тюрьмы, его отец, — тот самый человек, который построил этот концертный зал в горах, — пригласил меня на завтрак, где наполнил мне не только живот, но и сердце. Тогда он предложил мне у него работать. Он был единственным, кто дал мне шанс, хотя, учитывая мое прошлое, я этого не заслуживал. Это случилось в те времена, когда проповеди читали в шатрах и на перекрестках. Когда только светлячки освещали поля по ночам. До того, как родилось большинство из вас. Этот парнишка стоял рядом со мной, помогал мне, как мог. Сначала я чувствовал себя неуютно. Я думал про себя: «Разве этот белый мальчик не видит, какого цвета моя кожа? Разве он не знает, где я был? Не знает, что я сделал?»

Если он и знал, это его не беспокоило. Он просто стоял, уцепившись за карман моих штанов, и смотрел на сцену, где проповедовал его отец. С Библией в руке, весь в поту. Он говорил об освобождении из плена. О том, что все рождается заново. Об утрате и обретении утраченного. Иногда, если голос его отца становился слишком громким и грозным, мальчик хватал меня за руку. Я смотрел вниз и думал: «Бог должен быть добрым», потому что я держал за руку самое доброе существо, какое только знал. Все смотрели на его отца, а сам мальчик казался каким-то рассеянным. Он как будто слышал то, чего все остальные слышать не могли. Как будто он одним ухом прислушивался к этому миру, а другим слышал какой-то другой мир.

Потом мальчик вырос. И очень скоро я уже сидел за пианино, смотрел на публику под прожекторами, и к нам приходили тысячи людей. Они стояли под дождем. Набивались в шатры. Люди толпились в темноте. И все они приходили послушать одного человека: его отца. Потому что у него был такой дар, как ни у кого другого. Я помню первый вечер, когда мы собрались на этом самом месте, и он говорил о войне на Небесах. О том, как змей был повержен, словно молния. О гневе Божьем. А потом небо над шатром почернело, как ночь. Облака закрыли луну, и я не мог видеть собственную руку. И высоко с небес, словно из ниоткуда, ударила молния, которая попала в шатер. Мы с мальчиком подскочили, и он ухватился за мою ногу. Он дрожал как осиновый лист, и я тоже. Волосы на моих руках встали дыбом. Отовсюду валил дым, потому что молния, ударившая в шатер, подожгла парусину. Небеса разверзлись. Все бросились, кто куда. Но тот мальчик просто стоял у меня за спиной и смотрел на пианино. Когда люди стали разбегаться и призывать на помощь Бога, мальчик спрятался под скамьей. Тогда отец подполз к нему, потянулся и вытащил наружу. Усадил его на скамью и прошептал что-то на ухо. И вот этот мальчик, — пока мир рушился в дыму и пламени, пока люди кричали, толкались и ненавидели друг друга, — он протянул руки и пробежался по клавишам. Так, словно читал написанное. Так, словно беседовал с ними, но никто этого не слышал.