Дорогая мамочка. Война во Вьетнаме глазами снайпера - [59]

Мы не могли прийти в себя до тех пор, пока серия осветительных снарядов не осветила всю местность вокруг будто днем. Рота едва держалась вместе. Артиллерия грохотала по периметру базы, и свет от осветительных ракет не давал нам с Роном провалиться в глубокий сон. Нам это нужно было, чтобы ослабить эффект контузии. Рано утром седьмого числа я проснулся, и увидел, что мы сами и наше снаряжение покрыто толстым слоем пыли и грязи. Я не смог встать — в моем теле болела каждая кость. Я разбудил Рона и спросил его, все ли с ним в порядке.

— Что? — спросил он.

Я спросил еще громче:

— Ты в порядке?

— Да, но мои уши… — Я понимал, что он имеет в виду; в моих ушах точно так же сильно звенело.

— Пойду, скажу шкиперу, что сегодня мы не в лучшей форме для патруля. — Я отряхнул слой пыли со своей панамы и отправился на поиски ротного.

Как только я чуть отошел, то наткнулся на тело морпеха. Он, видимо, попытался дернуться куда-то во время атаки, и все выглядело так, будто он полз на четвереньках, когда между его грудью и землей упала граната. Никто даже не потрудился накрыть то, что осталось от его тела. Остальная часть его огневой группы молча сидела рядом, глядя в пустоту. Они только что потеряли своего собрата, и страдание отчетливо было видно на их лицах. Не знаю, почему, но в моей голове мелькнула мысль о том, что его убила одна из их собственных гранат.

— Где его снаряжение? — спросил я непреднамеренно громким голосом. Один из парней указал на рюкзак, лежащий рядом. Я раскрыл его, достал пончо и накрыл им его тело. После пошел дальше, не желая видеть снова эти страдальческие лица.

Шкипера я нашел склонившимся над картой, разговаривавшим с ганни и лейтенантом. Когда он глянул на меня, стало понятно, насколько он устал. Прежде чем я успел что-то сказать, он, как мне казалось, что-то мне пробормотал. Но на самом деле он не бормотал — это я просто его не слышал. Я тряхнул головой и показал на свои уши. Он заговорил громче.

— Сегодня патрулирования не будет!

Я кивнул и повернулся, чтобы уйти, когда вдруг понял, что мое лицо покрыто засохшей кровью от винтовки, которая ударила меня в нос. Я обошел весь периметр и увидел, что каждый находится в подавленном состоянии. Я наткнулся на останки подрывника, чей заряд взорвался, будучи все еще привязанным к нему. От него осталась половина стопы и то, что напоминало фрагмент ноги. Это объясняло первый большой взрыв. Я пошел дальше и обнаружил еще одного подрывника внутри периметра. Он был застрелен то того, как смог бросить свой заряд. Еще семь солдат НВА лежали мертвыми за пределами периметра. Если не считать кратера глубиной в пять футов возле нашего окопа, это было все.

Внезапно до меня дошел смысл того, что происходило. Подрывник, подошедший так близко к нам с Роном, прошел через периметр роты, проник к штабу подразделения, и смог выйти обратно. Поскольку у нас был только один мертвый морской пехотинец, а остальные вражеские тела находились за пределами периметра, это могло означать только одно: огневая группа не смогла собраться до своей позиции. Я вспомнил того мертвого «ворчуна» и остальную часть огневой группы. Выражение их лиц навсегда запечатлелось у меня в памяти.

Днем седьмого числа мы с Роном отдыхали, к нам потихоньку возвращался слух. Нетрудно было заметить, что рота была деморализована, и только ради того, чтобы не допустить повторения событий прошлой ночи, мы отправились помогать линейным морпехам. Я сменил на командном пункте роты радиста, а Рон стал перемещаться из одной «лисьей норы» в другую, имея М-14 с установленным на ней ночным прицелом «Старлайт». Ночка предполагалась долгая, и Рон очень осторожно передвигался от одной огневой группы к другой, обозначая себя, чтобы его не спутали с подрывником. Видел ли он врага, или нет, было делом десятым — появление в каждом стрелковом окопе ночного прицела, пусть даже на короткое время, обнадеживало людей, да и мы знали, что они настороже. Рон осматривал местность и докладывал мне, так что я в любой момент знал, где он находится, на случай, если бы что-то случилось.

Нам понадобилась серия кодовых слов, чтобы мы называли их каждому, находящемуся в цепи — я не хотел, чтобы Рон получил пулю от какого-то нервного «ворчуна». Мы остановились на пароле «Снайпер», на который должен был последовать правильный отзыв: «Что снайпер?» Тогда Рон говорил: «Снайпер на позиции». Он должен был повторить эту процедуру в тридцати или около того окопах, опоясывавших расположение роты. Я поделился этой идеей со шкипером, и прежде, чем я закончил говорить, он послал за лейтенантами, чтобы удостовериться, что никакой путаницы не возникнет. Все морпехи были на нервах, и малейшая ошибка могла стоить Рону жизни.

Ночью воздух был удушающим, москиты — жирными, а репеллент — не очень хорошим. Если бы я сделал глубокий вдох, я бы хапнул сразу несколько штук. Чтобы хоть как-то защититься от этих маленьких гадов, я поднял воротник и опустил рукава, и сидел, следя за контрольными щелчками постов прослушивания и слушая приглушенную болтовню роты, сидевшей на позиции. Как мы и спланировали, Рон обходил периметр. Восьмого числа мне исполнялось двадцать лет, и мне почему-то показалось, что мой день рождения должен пройти без происшествий. Вскоре, около часа ночи я получил подарок — звук летевшего снаряда, сопровождаемый ярким взрывом позади меня. Один из наших 155-ммм снарядов, начиненных белым фосфором, бахнул прямо посреди командного пункта. Кто-то сделал неправильный вызов огня (дал набор чисел вместо полных координат) и выдал орудийному расчету координаты роты вместо места за пределами периметра. Расчет все сделал правильно, он отработал ту информацию, которую ему выдали. Я сорвал с себя рубашку, когда на мой воротник и рукав упал горящий фосфор. Несколько человек выкатились из своих «лисьих нор», срывая разные элементы одежды. Удивительно, но только один человек получил ожоги, достаточно сильные, чтобы ему понадобилась медицинская эвакуация. Когда прилетела «птичка», я отозвал Рона обратно — я не хотел, чтобы он оставался на передовой.