Дорога в Вудбери - [12]

Среди патриархов этих семейств выделился фактический лидер – Чад Бингэм. Каждое утро он проводил собрания общины в цирковом шатре и распределял обязанности с серьезностью главаря мафии. Каждый день он важно обходил границы участка, заложив за щеку порядочную порцию табака и держа пистолет на виду. Зима была на подходе, а по ночам за деревьями то и дело слышались тревожные звуки, и Лилли волновалась из-за этого мнимого лидера. Чад следил за Меган, которая теперь переметнулась к одному из других мужей – на глазах у всех, включая его беременную жену. Лилли беспокоилась, что весь видимый порядок лагеря покоился на пороховой бочке.

Палатки Лилли и Джоша стояли всего ярдах в десяти друг от друга. Каждое утро Лилли просыпалась и сидела, смотря на застегнутый на молнию вход, поглядывала на палатку Джоша, пила быстрорастворимый кофе без кофеина и пыталась разобраться в своих чувствах к здоровяку Ее трусливый поступок по-прежнему мучил ее, преследовал, являлся к ней во снах. Ей снились кошмары, в которых она видела окровавленную дверь того захваченного автобуса в Атланте, но теперь на части раздирали не ее отца – теперь по забрызганному кровью стеклу на глазах у Лилли сползал Джош.

Она снова и снова, вздрагивая, просыпалась от его обвиняющего взгляда в насквозь пропитанной холодным потом одежде.

Преследуемая кошмарами, в такие ночи Лилли без сна лежала в заплесневевшем спальном мешке и глазела на покрытую плесенью крышу ее крошечной палатки – эту потрепанную походную палатку, вонявшую дымом, засохшей спермой и выдохшимся пивом, она раздобыла во время вылазки в заброшенный лагерь. И, лежа так, она неизбежно слышала звуки. Слабые, доносившиеся из темноты за холмом, из-за деревьев, эти звуки смешивались с шумом ветра, трескотней сверчков и шуршанием листвы: неестественные хрипы и неровное шарканье напоминали Лилли тот звук, с которым вертелись в сушильной машине старые ботинки, глухо ударявшиеся о стенки.

Когда Лилли слышала эти отдаленные звуки, перед ее затуманенным от ужаса мысленным взором проносились жуткие черно-белые судебные фотографии, образы изувеченных тел, сведенных посмертным окоченением, но все еще двигавшихся, лица мертвецов, которые оборачивались и смотрели прямо на нее, немые фильмы-снафф[14], где трупы танцевали, извиваясь как ужи на сковородке. Каждую ночь, лежа без сна, Лилли раздумывала, что на самом деле означали эти звуки, что происходило снаружи и когда следовало ожидать следующей атаки.

Некоторые из более пытливых жителей лагеря выстраивали целые теории.

Молодой парень из Афин по имени Хэрлан Стигел, ботаник-аспирант в очках в толстой роговой оправе, каждый вечер устраивал философские дискуссии у костра. Возбужденные от псевдоэфедрина, быстрорастворимого кофе и паршивой травки, с полдюжины отбросов общества пытались отыскать ответы на трудные вопросы, мучившие каждого: истоки эпидемии, будущее человечества и, возможно, самое важное для всех – закономерности поведения ходячих.

Этот мозговой центр пришел к выводу, что существовало только две возможности: (а) у зомби не было инстинктов, целей и поведенческих моделей, отличных от безотчетного поглощения пищи. Они представляли собой просто пучок нервных окончаний с зубами и отталкивались друг от друга, как смертоносные машины, которые просто нужно было «выключить». Или же (б) существовал сложный стереотип поведения, который ни один из выживших пока что не разгадал. Второй вариант поднимал вопрос о том, как зараза передавалась от мертвых к живым – только ли через укусы ходячих? – а также вопросы о стадном поведении, о применимости кривых обучения Павлова и даже более масштабных генетических закономерностей.

Другими словами, как выразился Хэрлан Стигел: «Движутся ли эти мертвецы по какому-то странному, извращенному, упоротому эволюционному пути?»

За последние три дня до Лилли донеслось немало из этих бессвязных рассуждений, но она не обращала на них внимания. Времени на догадки или анализ ситуации у нее не было. Чем дольше мертвецы не нападали на палаточный городок, тем более уязвимой она себя чувствовала, несмотря на все меры предосторожности. Теперь были установлены почти все палатки, а по периметру площадки выстроилась баррикада из припаркованных автомобилей, и стало спокойнее. Люди обосновались на новом месте и стали держаться особняком. Несколько костров и плит, на которых готовили еду, быстро гасили из-за опасений, что поднимающийся дым или запахи привлекут нежданных гостей.

И все же каждую ночь Лилли становилось все страшнее. Казалось, надвигался холодный фронт. По ночам небо прояснялось, облака расходились, и каждое утро неровная земля, ограды и брезентовые палатки покрывались инеем. Похолодание резонировало с мрачными предчувствиями Лилли. Что-то ужасное казалось неизбежным.

Однажды ночью, перед тем как лечь спать, Лилли Коул достала из рюкзака небольшой переплетенный в кожу бумажный календарь. За недели, прошедшие с начала эпидемии, отказали практически все персональные устройства. Электричества не стало, мощные батареи исчерпали свой ресурс, все провайдеры испарились, и мир вернулся к основам: кирпичам, раствору, бумаге, огню, плоти, крови, поту и, по возможности, к