Дорога в тысячу ли - [111]

Несколько месяцев спустя Нори нашел стихи, которые она не уничтожила, и впервые избил ее. Сыновья попробовали остановить его, а Хана, которой было всего девять лет, плакала и кричала. В тот вечер Нори выкинул ее вон, и она пошла в дом сестры. Позже адвокат объяснил, что нет надежды получить опеку над детьми, так как у нее нет ни работы, ни профессии. Ецуко кивнула и решила оставить детей, полагая, что так им будет спокойнее. Затем она нашла объявление о работе в ресторане и перебралась в Йокогаму, где никого не знала.

Ецуко хотелось верить, что встреча с Мосасу все изменила. То, что она была сексуально верна ему, служило доказательством. Она когда-то попыталась объяснить это своей сестре, но Мари ответила: «Змея, сбросившая старую кожу, все равно змея». И мать, услышав, что Мосасу хотел жениться на ней, сказала: «Что? Кореец из патинко-салона? Разве ты мало горя причинила своим бедным детям? Почему бы просто не убить их?»

В полдень Мосасу зашел за ней. Они поехали за Соломоном в школу — ему полагалось получить регистрационную карточку для иностранцев. Родившиеся в Японии после 1952 года корейцы должны были вставать на учет в местном отделении, как только им исполнялось четырнадцать лет, а также получать разрешение на пребывание в Японии. Потом раз в три года полагалось повторять эту процедуру.

Как только она села в машину, Мосасу напомнил, что она должна застегнуть ремень безопасности. Ецуко все еще думала о Хане. До появления Мосасу она успела позвонить врачу и назначить визит Ханы на конец недели.

Мосасу держал завернутый подарок, размером с кусок тофу. Она узнала серебристую бумагу из своего любимого ювелирного магазина.

— Это для Соломона?

— Нет. Это для тебя.

— Мне? Зачем?

Внутри были золотые часы с бриллиантами в темно-красной бархатной коробке.

— Мне сказали, что такие часы можно подарить любовнице — они стоят, как кольцо с бриллиантом, но его невозможно подарить любовнице, и раз уж мы не женаты…

Ецуко проверила, плотно ли закрыта стеклянная перегородка, отделяющая их от водителя.

— Пусть он остановит машину.

— Что случилось?

Ецуко отдернула руку. Она хотела сказать, что она не любовница, но вместо этого заплакала.

— Почему ты плачешь? Каждый год в течение последних трех лет я приношу тебе кольцо, и ты каждый раз говоришь нет. Я возвращаюсь к ювелиру. — Он вздохнул. — Конечно, ты отказываешь патинко-якудза.

— Ты не якудза.

— Я не якудза. Но все думают, что корейцы — гангстеры.

— Мне все это неважно.

Мосасу выглянул в окно и, увидев сына, помахал ему рукой. Соломон сел на переднее пассажирское сиденье, стеклянная перегородка опустилась, и он просунул голову, чтобы сказать привет. Потом мальчик стал обсуждать с водителем бейсбольный сезон.

Мосасу осторожно взял ее за левое запястье.

— Ты забавная. Я купил тебе подарок. Просто скажи спасибо. Это ничего не значит…

Она подумала, что сейчас опять расплачется.

— Звонила Хана. Она приедет в Йокогаму. Сегодня.

— Она в порядке? — Мосасу выглядел удивленным.

Ецуко дважды ездила на Хоккайдо, чтобы увидеть своих детей. Мосасу никогда не встречался с ними.

— Может быть, она придет на вечеринку в честь Соломона? — предложил Мосасу. — Там будет тот знаменитый певец…

— Я не знаю, нравится ли ей Хироми-сан, — ответила Ецуко, она понятия не имела, нравится ли Хане поп-музыка, в детстве та не пела и не танцевала.

Ецуко сказала Мосасу, что у Ханы назначена встреча с врачом, но не стала ничего объяснять. Так сложилась жизнь. Ее старшему, Тацуо, исполнилось двадцать пять лет, и ему потребовалось восемь лет, чтобы окончить четвертый курс колледжа. Второй сын, Тари, девятнадцатилетний парень, провалил вступительные экзамены в колледж и работал сборщиком билетов в кинотеатре. Она превратила детей в деревенских изгоев, и не было никакого способа исправить ситуацию.

Ецуко расстегнула часы и положила их обратно в бархатную коробку.

— Это не кольцо. Избавь меня от нового похода к ювелиру, — улыбнулся Мосасу.

В иммиграционном офисе Йокогамы их принял высокий мужчина с узким лицом и копной черных волос. Он бесстыдно уставился на Ецуко, на ее груди, бедра и дорогие кольца на пальцах. Она выглядела слишком нарядной на фоне Мосасу и Соломона, которые пришли в белых рубашках, темных брюках и черных туфлях. Они походили на пару миссионеров.

— Ваше имя… — Клерк прищурился, глядя, как Соломон заполняет бланк. — Та-ко-ро-мо-н. Что это за имя?

— Это из Библии. Он был королем. Сын царя Давида. Человек великой мудрости. Мой замечательный дядя назвал меня так. — Мальчик улыбнулся клерку, как будто делился секретом.

Он был вежливым мальчиком, но поскольку ходил в школу с американцами и другими иностранцами, иногда говорил о том, о чем японцы никогда не говорили.

— Со-ро-мо-н, корорь. Великая мудрость. — Клерк ухмыльнулся. — У корейцев больше нет корорей.

Ецуко вспыхнула, но Мосасу одернул ее. Она знала, что он резкий и вспыльчивый. Как-то раз она видела, как он выбросил грубого клиента из ресторана, сломав ему ребра. Но сейчас Мосасу отвел глаза от клерка и молча уставился на правую руку Соломона.

— Простите меня, господин, — сказал он очень спокойно. — Мы спешим сегодня домой, потому что это день рождения мальчика. Может быть, мы должны что-то еще сделать? Спасибо за понимание. — Он сложил ладони перед грудью и поклонился.