Дорога на высоту - [48]

А девочки у них были просто красотки, особенно меньшая. Она смотрела на нас прекрасными черными глазами, казалось, все понимала, но ничего не говорила, хотя шел ей уже третий год.

-- Вот... не хочет говорить, -- за улыбкой скрывала тревогу Шула.

Габи был спокоен:

-- Ничего, заговорит. -- У него не могло быть что-нибудь не в порядке.

Зато старшая, тоже черноглазая и кудрявая проказница, была болтушка. Иногда, снисходя до меня, она рассказывала об их семейном житье-бытье и вообще обо всем. Она говорила быстро-быстро, нимало не смущаясь тем, что я почти не понимаю ее ивритскую скороговорку. Но это я поняла:

-- Вот к Песаху закончим ремонт... -- как-то сказала она.

Я прикинула, сколько времени осталось до Песаха, усомнилась, спросила:

-- Почему ты решила, что до праздника вы закончите?

-- Папа сказал.

Этот разговор был у нас с девочкой потом, когда перестройка затянулась, она шла уже больше года, и мы изнемогали.

А пока антенна валялась во дворе. Приехал хозяин.

-- Как это с точки зрения закона? -- спросил его муж. -- Все-таки это наше имущество. Он должен компенсировать.

-- Я не хочу с ним ругаться, -- сказал Эли, и вам не советую. Лучше я сам куплю вам новую антенну.

Хозяин наш небогат, и его готовность оплатить соседский вандализм, лишь бы не вступать в конфликт, была нам непонятна.

Странный человек Эли, совсем, как наш кот. Хотя почему -- странный? Может, люди и должны быть такими, а не хватать друг друга за глотку.

Когда Ирина нашла Йоси, маклера, который обещал осчастливить нас квартирой, я спросила:

-- Ты видела хозяина? Он не мошенник? Не обманет?

-- Ах, мама, -- сказала Ирина, -- ты бы на него посмотрела. Он сам боится, чтобы его не обманули.

Хозяин нам понравился сразу. Было ему лет сорок. Высокий, плотный, даже полноватый, с курчавыми чуть седеющими волосами, широким добрым лицом, он не был похож на тех израильтян, которых мы до сих пор встречали. Потом мы узнали, что он инженер-электрик, конструктор, но не работает, у него плохо со зрением, потому и носит все время темные очки. За компьютером сидеть нельзя, другой работы нет.

Квартиру, которую мы снимали, он не так давно купил для своей старенькой мамы, но когда пришлось бросить работу, забрал маму к себе, а квартиру решил сдавать. Позже он стал преподавать в какой-то технической школе, но тогда мама его заболела, она лежала дома, и все деньги уходили на оплату сиделок, которые ухаживали за больной и днем, и ночью.

Мама, правда, была непохожа на своего сына. Пока она еще не слегла, звонила нам по телефону и, вспоминая русские слова, которые знала давно, когда еще до рождения Эли жила в старом Вильно, давала нам указания по благоустройству квартиры. Но Бог с ней, со старой и больной женщиной. Эли боролся за ее жизнь. Она ему мать.

А сам Эли был удивительным человеком. Он безропотно уступал свой кусок.

Однажды, приехав к нам, он обнаружил, что Габи заодно с перестройкой оттяпал кусок территории его, Элиного, двора: проложил по двору широкую бетонную дорожку, не спросив разрешения у хозяина. Просто Габи и его детям так удобнее было ходить.

-- Как ты можешь терпеть? -- недоумевала я.

-- Бог с ним, -- махнул рукой хозяин. -- не хочу ругаться. С ним же говорить бесполезно.

-- Ладно, -- сказала я, -- хочешь терпеть, твое дело. Но мне в кухне стало совсем темно.

Эверест из строительного мусора затмил белый свет в кухонном окне.

-- Нужно, чтобы он вывез эту свалку.

Эли с сомнением покачал головой и обещал завтра что-нибудь придумать. Утром он приехал и вкрутил в кухне маленькую люминесцентную лампочку.

-- Пусть горит все время, можешь не выключать, она берет совсем мало энергии.

-- А если он засыпет нас полностью? -- спросила я. Меня поражали оба -- и сосед, и хозяин.

-- Ну, -- улыбнулся Эли, -- не засыпет.

Напрасно Эли был так оптимистичен. Квартиру нашу все-таки частично замуровали.

На третьем этаже с одной стороны, как раз той, что смотрела на наш двор, Габи решил сделать солярий, плоскую бетонную крышу, окруженную барьером. С этого барьера, когда его бетонировали, падали вниз мокрые серые комья. Они покрыли всю землю под нашими окнами и залепили жалюзи балкона. Я их предусмотрительно закрыла, но открыть было теперь уже невозможно.

-- Габи, -- сказала я, -- надо убрать.

Он взял метлу и изобразил уборку. Повозил тряпкой по пластинам жалюзи. Немного поскреб. Жалюзи не открывались.

Пришел Абрам, увидел это головотяпство, не вытерпел, взорвался, он терпеть не мог такую работу.

Он кричал на Габи со всем темпераментом представителя нашего благословенного народа, но Габи, слава Богу, тоже принадлежал к этому народу, да к тому же родители его приехали сюда не из какой-то там Европы, как Абрам, а с Востока. Из всего, что он выплеснул, я поняла только, что нечего Абраму лезть не в свои дела, квартира не его, пусть хозяин и беспокоится. И вообще Абрам человек плохой, а мы с мужем люди хорошие, не шумим.

Но от сотрясения воздуха жалюзи не сдвинулись.

Появился Эли, собственноручно попытался отбить серые глыбы. Он провозился долго, махнул рукой, сказал:

-- В другой раз.