Дорога на плаху - [44]

— Во сколько это было?

— Около девяти я ехал. Еще на часы глянул.

— Ни милиции нет, ни гаишников?

— Вроде кто-то стоял, не разобрал. Звонить надо в органы.

Связь прервалась. Ильин как мальчишка подпрыгнул от радости в кресле: «Управились мои ребята и убрались. Мигалку Семушкин просмотреть не мог».

— Ай, да молодцы, — ликовал Ильин, — ай, да мастера! — Он светился улыбкой, как весенняя девица от поцелуя любимого. — Теперь кассету отвезем ментам. Ну, иди сюда, подружка, компра здесь похлеще шлюшки! — запел стихами Ильин, нажал на кнопку возврата кассеты из магнитофона. — Все хорошо, прекрасная маркиза! Сам Семушкин позвонил мне о происшествии. Куда ж авторитетнее, я сразу заподозрил и стукнул ментам!

— Куда торопишься, Павел Артемьевич, — вдруг услышал он голос шофера Алексея, бесшумно вошедшего в кабинет. — Никак в ментовку стучать собрался. Не спеши, лучше еще раз проверь запись на кассете.

— Ты о чем, мерзавец? — испугался Ильин и трепещущейся рукой подхватил выскочившую кассету. — За что ты меня предал?

— Короткая у тебя память, — вплотную подошел к Ильину Алексей, — вставь сначала кассету, послушай, а потом я тебе объясню, как над моей женой измывался, как изнасиловал.

— Сучка, растрепала! — вырвалось у Ильина.

Жесткий удар кулака оборвал его хамскую речь. Ильин рухнул в кресло. Против грубости он был беззащитен даже перед Алексеем, который хладнокровно взял из рук директора кассету и втолкнул в щель магнитофона, включил, прокрутил, послушал и, найдя, что требовалось, сказал:

— Слушай, утюг.

Запись была высокого качества: «Слышу, ты прекрасно окопался, мой юный друг», — звучал голос Ильина, который сидел и слушал, готовый посмеяться над стоящим рядом ублюдком, но дальше следовал пустой звук. Ильин напряженно вслушивался, забыв о боли в кровоточащей губе. Когда минуло две минуты напряженного ожидания и стало ясно, что никакой записи разговора с Костячным не услышит, истерически закричал:

— Кто стер запись? Кто, я тебя спрашиваю?

— Какая разница — кто стер, важно, что улики нет. Ты, как я пониманию, на нее делал ставку. Если тебе будет легче от того, кто стер, скажу — моя жена. Ты же забегался в туалет после приема подсыпанного в чай мочегонного. За все платить надо.

— Сука! — завопил Ильин, но получил апперкот в челюсть и умолк.

— Тебе лучше навсегда исчезнуть, Павел Артемьевич, иначе тебя загребут, как организатора массового убийства.

— Сколько там трупов? — холодея, спросил Ильин.

— Откуда ж мне знать, я все время был на базе, тебя сторожил. Разве тебе ничего не сказал подстреленный Длиннорукий?

— Я его не видел и жду.

— Не дождешься, кинул тебя Длиннорукий. Забрал свою машину, оставил простреленную «Вольво» и рванул. Он мне, правда, брякнул, что всем крышка, мол, гостей на одной машине перестреляли, да уйти не смогли: наших тут же замочили и гаишника тоже. Главное пистолеты и трупы там остались, только раненому Длиннорукому повезло уйти. Следствию не составит труда выяснить: кто в кого стрелял, Павел Артемьевич. Так что вышка корячится. Твои награбленные денежки не помогут, потому как тайник твой пуст. Длиннорукий знал его, но почему-то матерно ругался. Неужели до него кто-то обобрал?

Ильин схватился за сердце, широко раскрыл рот.

— Вот этого не надо, Павел Артемьевич, не дай Бог, окочуришься в кресле. Прими-ка нитроглицерин, — не на шутку испугался Алексей. Он быстро выдвинул стол, выхватил оттуда пузырек с пилюлями, высыпал на ладонь и сунул одну в раскрытый рот, под язык. — Соси, Павел Артемьевич, нехорошо с синяками умирать, да еще в кабинете. Отпустит, я помогу добраться тебе до машины. Уезжай с Богом, и ложись на дно, как делает сейчас Длиннорукий. Смотри, как бы он тебя за пустой тайник не достал. Зол, как негра Отелло, можешь увянуть в его цепких пальцах, как красотка Дездемона.

Алексей собирался еще дальше нагонять страх на своего шефа, но тот оклемался от удара, решительно замахал руками и, наклонив голову по-носорожьи, тяжело ступая, неудержимо ринулся из кабинета.

Ильина больше никто не видел. То ли он растворился как утренний туман, который являлся неизменной атрибутикой Красноярска, то ли выпал в осадок в иных краях. Поиск его все же продолжался, так как на его шею свесили всех собак в деле о кровавой драме на сорок пятом километре. Патрон Ильина Семушкин, по слухам, изрядно понаделал в штаны, когда дотошный следователь пытал его различными вопросами: почему он прежде всего бросился сообщать Ильину о разбое, а не в милицию? Предупредил о грозящей опасности в грязно проведенной операции? Кстати, Семушкин оказался последним, кто с ним живым, заметьте, живым (как будто с мертвым, невольно отметил про себя Семушкин, можно общаться по телефону) общался по телефону! Но внутренняя ирония Семушкина осталась не высказанной, да и, слава Богу. Нельзя уличать ни в чем следователя. Он тоже имеет самолюбие и может закусить удила. Но, тем не менее, убийственная логика тянувшего свою нить следователя вконец добивала несчастного. Как прикажете понимать действия ответственного лица, подозрительно находившегося весь день в районе следования потерпевших?