Дорога к счастью - [7]

«Неужели, если я возьму для ребенка, будут бранить?» — подумала Айшет и с внезапной решимостью посадила мальчика наземь. Он не замедлил разразиться ливнем слез. Подхлестываемая плачем ребенка, Айшет зачерпнула несколько ложек молока, разбив слой плотно застывших густых сливок. Собственный голод легкой тошнотой поднялся в ней изнутри. Но Айшет помнила, что съесть что-нибудь раньше других будет таким нарушением адата, которое никогда ей не простят.

Айшет кормила ребенка, когда свекровь вернулась с кумганом[12].

Это была жалкая старуха, вечно стонущая от бесчисленных болезней. Айшет иной раз брало раскаяние за ненависть к свекрови, когда она воочию видела ее дряблое, мертвенно-бледное лицо, и она давала себе зарок переносить все обиды, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить последние дни старухи. Но, наталкиваясь на непримиримую и своенравную жестокость свекрови, Айшет вновь ожесточалась.

Свекровь грозно прошла мимо Айшет, мельком бросив неодобрительный взгляд на ребенка. В это время пришла за молоком соседская девочка. Уже месяц, как соседи, в ожидании приплода от своей коровы, брали у Бехуковых молоко к утреннему чаю. Каждое утро прибегала от них эта босоногая девочка с тоненькой косичкой и так же, как и сегодня, застенчиво становилась у дверей. Молча брали у нее кастрюлю, наливали с разрешения старухи молока, и девочка стремительно исчезала, радуясь, что исполнена неприятная обязанность.

Сегодня старуха внесла некоторое изменение в молчаливый порядок отпуска молока.

— Пришла, моя хорошая? — спросила она с фальшивой добротой.

— Да… — чуть слышно выдавила девочка, смущенно помявшись на месте.

— Налей-ка ей, — обратилась старуха к старшей снохе, которая только что вошла с охапкой дров.

Та сняла неприкосновенный казан и… метнула торжествующий взгляд на чашку, которая стояла перед ребенком Айшет.

— Аллах да накажет меня!.. Кто же трогал молоко? — ехидно спросила она.

— Я взяла несколько ложек, чтобы успокоить ребенка, — объяснила Айшет, чувствуя, как вся кровь бросилась к лицу.

Старшая сноха сделала вид, что ей очень стыдно за младшую.

— У нас и спрашивать перестают! — сказала свекровь голосом, явно предвещающим грозу.

Айшет сдержала рвавшиеся наружу слова горечи. Она знала, что в ее положении лучше всего молчать, и покорно потупилась.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Бехуковы спали, когда во двор въехал Биболэт. Старый пес залаял хрипло и лениво, но, услышав зов знакомого голоса, умолк и побежал навстречу. Недоверчиво и смущенно виляя хвостом, он зевнул с привизгом и засеменил обратно к своей нагретой конуре.

Биболэт накинул поводья на корявый палец коновязи и заглянул в кунацкую, пропахшую табаком и сыромятной кожей. Там никого не было. Биболэт вышел на порог, не зная, что же делать дальше.

Звезды равнодушно мигали вверху. На горизонте низко нависли тучи. Сакли выдыхали кислый запах кизячного дыма. В конюшне хрустели сеном лошади, а на базу сыто вздыхала скотина.

С окраины аула донесся шум трещоток и звуки гармоники.

«Свадебное игрище… Вероятно, Юсуф там… Не пойти ли мне туда?» — подумал Биболэт, но, взглянув на горницу Айшет, увидел, что в щель ставней пробивается узкая полоска света.

Он подошел к окну и легонько постучал концом сложенной вдвое плети. Услышал лязг упавших ножниц и едва уловимый шорох чувяк.

Дверь открылась; в ее проем, пристально вглядываясь в темноту широко открытыми, не видящими со света глазами встала Айшет.

Она не узнала брата и начала отступать внутрь комнаты перед смутной фигурой незнакомца. Биболэт шагнул.

— Ах, Лэт!.. — Она бросилась обнимать брата. — Как ты напугал меня!..

Кизячным дымом и тряпьем пахло от Айшет, и брат не почувствовал в этой серой фигурке милую, родную, веселую сестру.

— Хусейн дома?

— Нет.

— Где же он?

— Не знаю. Видела, как он оделся и выехал со старшим сыном соседа, — с ноткой недовольства и грусти сказала Айшет.

— Хусейн, как истинный адыге, конечно, не посвящает жену в свои мужские дела… — насмешливо проговорил Биболэт.

— Ладно!.. — коротко отозвалась Айшет. — Заходи в комнату.

— Зайти-то я успею, да вот не знаю, куда лошадь поставить… Юсуфа тоже нет?

— Он, должно быть, ушел на чапщ[13].

— Так это слышен чапщ? Кого же ранили и где?

— Я не знаю! — уклончиво ответила Айшет.

— Где ключ от конюшни?

— Привяжи коня на гумне. Придет с чапща Золотой Всадник и… — Айшет, взглянув на Биболэта, который насмешливо смотрел на нее, осеклась.

— Что такое… — пролепетала она, смущенно оглядываясь.

— Зо-ло-той Всадник? — передразнил Биболэт, растягивая по слогам.

— Ну… вот ты… — засмущалась Айшет, не зная, что сказать.

— Золотой Всадник… Золотоглазый… Сладкая душа[14]… А Хусейна величаешь: «сам» и «он». Да? Где же твои девичьи клятвы не придерживаться этих глупых обычаев? — укоризненно спрашивал Биболэт.

— Ну, хорошо: Юсуф, Хусейн! — храбро сказала Айшет, но тут же с опаской посмотрела в сторону большой сакли и тихо прибавила: — Тебе все шутки, а мне… услышат, не оберусь попреков. Счастье вам, мужчинам: не знаете того ада, в котором живем мы!..

Айшет минутку помолчала, точно позабыв о брате, но тут же спохватилась.

— Входи же, дорогой! Поставь поскорее лошадь и входи!