Дорога через безмолвие - [44]

Но удовольствие продолжается недолго. По мере приближения Куперс-Крика к озеру Эйр водоемы мелеют, обнажается песчаное или каменистое русло. Протоки иссякают, теряются среди песчаных дюн огромной безводной равнины; изредка где-то сверкнет скромное зеркало воды, к которой жмутся низкорослые колючие кустарники. Пустыня кажется вымершей; сюда не забегают даже собаки динго, почти не увидишь птиц, разве что высоко в небе клинохвостого орла или прыгающую по земле за кузнечиками ржанку. Эту пустыню не назовешь зловещей — здесь много ярких красок, она дает ощущение захватывающего простора, но под безжалостным солнцем время тянется бесконечно медленно, и дневные часы протекают в апатии и оцепенении; путешественнику хочется лишь одного — спрятаться в тень. Бывают, конечно, дни, когда на небе появляются тучки, и тогда, пробиваясь сквозь них, заходящее солнце окрашивает все вокруг в огненно-красный цвет. Но в этот момент назойливые мухи набрасываются на вас с удвоенной силой, а миллионы ползающих и летающих насекомых заполняют душное безветренное пространство. К тому же чаще всего дождь так и не собирается…

Стоял конец апреля, начало зимы, и жара спала; троим путникам приходилось уже терпеть ночной холод. Тот год не был исключением — на Куперс-Крике не случилось большого паводка, тем не менее в бочагах еще оставалась вода. Сейчас им предстояло покинуть пойму и добираться через пустыню до плодородной области вокруг Маунт-Хоуплеса в 150 милях к юго-западу.

К этому моменту они находились в районе нынешнего населенного пункта Иннаминка; за шестнадцать лет до них здесь несколько раз проходил Стерт, первооткрыватель Куперс-Крика. Правда, у Стерта имелись крепкие лошади и достаточный запас провизии, а базовый лагерь находился в Форт-Грее, куда он мог легко вернуться. И, главное, за плечами у него лежал куда меньший путь, чем у Берка и его спутников.

Мы можем представить себе, как трое людей медленно бредут вдоль рукавов Куперс-Крика, заглядывая в каждую протоку и неизменно убеждаясь, что она суха; как они идут гуськом между застывшими стволами белых эвкалиптов и над головами у них гудят рои мух; они почти не разговаривают, каждый сосредоточен на своих ощущениях — сапоги трут ноги, раны и порезы не заживают, усталость камнем наваливается на плечи; вокруг — ни единого звука, кроме поскрипывания вьючных седел с тюками. Им приходилось постоянно быть начеку; внимательно следить за полетом птиц (как это делал Стерт), за появлением аборигенов и еще друг за Другом. Судя по всему, они не ссорились, не раздражались и уж тем более не впадали в истерику. Одни среди равнодушной природы, чужие во враждебном человеку мире, они понимали, что здесь можно выжить, лишь поддерживая друг друга. Берк был гораздо старше своих спутников — на тринадцать лет старше Уиллса и на восемнадцать — Кинга, но он ни в чем не уступал им, и оба целиком и полностью признавали его авторитет руководителя. Берн принимал решения, касавшиеся всех практических вещей — какое выбрать направление, когда остановиться, где сделать привал и тому подобное. С наступлением сумерек они располагались на ночлег; разворачивали походные постели прямо на земле, а вставали еще затемно, чтобы успеть пройти часть маршрута при свете луны, когда прохладно и не докучают мухи.

28 апреля, в воскресенье — еще одно роковое воскресенье в их жизни — случилась серьезная неприятность: лучший из двух оставшихся верблюдов по имени Ланда завяз в болоте возле источника. Здешняя трясина вязкостью превосходит все известные болота; это может подтвердить любой современный путешественник, побывавший на Куперс-Крике, поскольку болота не изменились за прошедшее столетие. Их поверхность покрыта присыпанной сухим песком коркой, которая так хрупка, что ломается под тяжестью человека; ноги проваливаются в илистую трясину, и тоненькие струйки черной воды просачиваются на поверхность. Машине даже с четырьмя ведущими колесами ни за что не выбраться из этой топи, вытащить ее сможет лишь трактор, С верблюдом, испуганно мечущимся во все стороны, дело обстоит куда хуже.

«Мы сделали все, что в наших силах, — пишет Уиллс, — но вызволить его не удалось. Он увязал все глубже, мы не успевали подкладывать ветки кустарников и куски дерева; будучи по натуре неповоротливым и глупым животным, верблюд сам не прилагал никаких усилий для спасения. Вечером мы предприняли еще одну, последнюю попытку, поливая водой почву вокруг его ног и одновременно разрыхляя ее, но верблюд не шевелился. Похоже, скотина не испытывала никаких неудобств». Не исключено, что бедняге Ланде и вправду пришлась по душе мягкая прохладная постель после долгого путешествия по Австралии длиной в три тысячи миль.

Он пролежал всю ночь; на следующее утро путники сделали еще одну попытку вытащить его из болота. Ничего не получилось, и Ланду пришлось пристрелить. Тот день и весь следующий ушли на разделку туши — они вырезали куски мяса, разрезали его на полоски и сушили на солнце. Теперь у них оставался всего один верблюд, Раджа, и положение резко ухудшилось. Дальше каждый понес на себе одеяло и все, что он мог тащить; на верблюда навьючили лишь запас провианта.