Дон Жуан, или Жизнь Байрона - [3]

И еще один вопрос, особенно важный для русского читателя: как воспринимался и переживался Байрон у нас в России? Ведь он стал неотъемлемой частью русской поэзии, хотя первое, далеко не полное собрание его сочинений появилось в Санкт-Петербурге только постфактум, в 1864–1866 годах (пять томов под редакцией Н. Гербеля), когда мода на байронизм давно уже прошла.

Обратимся к этим вопросам по порядку.

При жизни Байрона им восхищались и возмущались, но книги его раскупали и читали с жадностью. Когда в 1814 году вышла поэма «Корсар», то только в первый день было продано 10 тысяч экземпляров. Какой современный поэт может мечтать о таком успехе?

А потом что-то случилось. Репутация Байрона на родине стала неудержимо падать. Для сегодняшнего посвященного англичанина иерархия поэзии первой трети XIX века выглядит приблизительно таким образом: впереди У. Блейк и Д. Китс, затем У. Вордсворт и С. Кольридж, затем П.-Б. Шелли и уж на самом последнем месте — Байрон.

Как и почему это произошло? Может быть, дело в сатирической и саркастической струе поэзии Байрона, в её оппозиционном политическом духе? Нет, старая марксистская схема объяснения здесь явно не работает: если уж на то пошло, Шелли был еще большим революционером и атеистом, чем Байрон, однако его репутация в последние десятилетия только выросла. Более того, в современной Англии выше всего ценятся как раз сатирические произведения Байрона — «Видение суда», последние песни «Дон Жуана» и его неистовые письма.

Чтобы не быть голословным, приведем соответствующие свидетельства. В широко известную у нас «Историю западной философии» (1942) Б. Рассела почему-то попала отдельная глава о Байроне, хотя философом последний не был. В ней читаем: «Байрон оказал влияние на континенте, и не в Англии следует искать его духовное потомство. Большинству из нас его стихи часто кажутся плохими, а его сентиментальность — крикливой, но за границей его настроения и его взгляды на жизнь распространялись…»[5]

Возьмем вышедшую впервые в 1952 году общую историю английской поэзии Дагласа Буша. Читаем: «Байрон в целом потухший вулкан. Сила его личности и ореол его карьеры остаются притягательным феноменом, вызывающим бесчисленные биографии, но его сочинения, за исключением сатир и писем, не обладают жизненной силой»[6].

И, наконец, залп тяжелой артиллерии. Наиболее влиятельный английский критик в предвоенные годы поэт Томас Стериоз Элиот в 1837 году публикует статью «Байрон». Здесь мы находим, может быть, самые обидные слова о поэзии нашего героя; «О Байроне можно сказать такое, чего нельзя сказать ни об одном английском поэте его масштаба, а именно то, что он ничего не добавил к языку, не открыл ничего нового в звуках, не развил ничего в оттенках смысла отдельных слов. Я не могу представить себе ни одного поэта его известности, которого можно было бы так легко принять за хорошо изучившего язык иностранца, пишущего на неродном для него английском языке»[7].

Как относиться к этим словам Элиота? Относиться следует спокойно. Может быть, слова Байрона действительно лишены богатых смысловых обертонов, свойственных речи Китса и Шелли, — здесь Элиоту, как поэту и критику, виднее. Мы знаем, что Байрон писал очень быстро, порой поспешно, и не любил переделывать однажды написанного. В письме к своему издателю Д. Меррею от 18 ноября 1820 года он свидетельствует: «Я как тигр (в поэзии), если первый прыжок неудачный, я уползаю назад в свои джунгли. Второго прыжка не будет. Я не исправляю; не могу и не хочу». Высокая риторика и ораторский пафос байроновских поэм чуткому английскому уху могут показаться неряшливыми, но у нас свой Байрон. Мы хорошо помним, что ни один зарубежный поэт в ХIХ веке, ни Гёте, ни Шиллер, не оказал такого влияния на русскую поэзию, как он. И что самое удивительное — русские читатели, и в первую очередь русские поэты, полюбили Байрона как бы заочно, по французским прозаическим переводам его поэм! В самом деле, если знание французского языка в образованных кругах России было повсеместным, а немецкого — очень широким, то английским языком владели единицы. Приходилось пользоваться французскими переводами, а во Франции по сей день не умирает странная традиция переводить стихи прозой. (Уже в наши дни в письмах в советские издательства Л. Арагон умолял переводить его стихи прозой, правда, тут его не послушались: в чужой монастырь со своим уставом не ходят.) Так вот, первая книга русских переводов Байрона, вышедшая в Москве в 1821 году, называлась «Выбор из сочинений лорда Байрона, переведенных с французского».

Пожалуй, самым ярким, действительно трогательным памятником русского байронизма можно считать письмо князя П. А. Вяземского к А. И. Тургеневу от 11 октября 1819 года: «Я все это время купаюсь в пучине поэзии: читаю и перечитываю лорда Байрона, разумеется, в бледных выписках французских. Что за скала, из коей бьет море поэзии! Как Жуковский не черпает тут жизни, коей стало бы на целое поколение поэтов! Без сомнения, если решусь когда-нибудь чему учиться, то примусь за английский язык единственно для Байрона. Знаешь ли ты его «Пилигрима» («Паломничество Чайльд Гарольда». — С. Д), четвертая песнь? Я не утерплю и, верно, хотя для себя переведу с французского несколько строф, разумеется, сперва прозою… Но как Жуковскому, знающему язык англичан, а еще тверже язык Байрона, как ему не броситься на эту добычу! Я умер бы на ней… Кто в России читает по-англински и пишет по-русски? Давайте мне его сюда! Я за каждый стих Байрона заплачу ему жизнью своею»