Дон Жуан - [27]

Как величавый трон, на первом плане

Две трети помещенья сей диван

Роскошно занимал; цветные ткани

Пылали, как пунцовый океан,

И солнца диск лучами золотыми

Сиял, шелками вышитый, над ними.

68

Ковров персидских пестрые цветы

И яркие индийские циновки,

Фарфор и мрамор редкой красоты

Усугубляли роскошь обстановки;

Газели, кошки, карлики, шуты

Пускали в ход лукавые уловки,

Чтоб одобренье сильных заслужить

И лакомый кусочек получить!

69

Там зеркала огромные сияли

И столики с узором дорогим

Из кости, перламутра и эмали,

Бордюром окаймленные витым;

Они узором редкостным блистали

Из черепахи с золотом литым,

И украшали их весьма картинно

Шербет во льду и редкостные вина.

70

Но я займусь моей Гайдэ: она

Носила две джеллики — голубую

И желтую; вздымалась, как волна,

Сорочка, грудь скрывая молодую:

Как в облаках прекрасная луна,

Она фату накинула цветную,

И украшал жемчужин крупных ряд

Пунцово-золотой ее наряд.

71

На мраморных руках ее блистали

Широкие браслеты без замка,

Столь гибкие, что руки облегали

Свободно и упруго, как шелка,

Расстаться с ними как бы не желали,

Сжимая их любовно и слегка;

Металл чистейший на нежнейшей коже

Казался и прекрасней и дороже.

72

Как подобает дочери владык,

Гайдэ на ноги тоже надевала

Браслеты; на кудрях ее густых

Блистали звезды; складки покрывала

Застежка из жемчужин дорогих

На поясе под грудью закрепляла;

Атлас ее шальвар, пурпурно-ал,

Прелестнейшую ножку обвивал.

73

Ее волос каштановые волны

Природный и прелестнейший наряд

Спускались до земли, как позлащенный

Лучом зари альпийский водопад;

Но локон, сеткой шелковой стесненный,

Порою трепетал, свободе рад,

Когда ее лицо, как опахало,

Дыханье ветра вешнего ласкало.

74

Она несла с собою жизнь и свет,

Прекрасна, как невинная Психея

Небесной чистотой счастливых лет

Она цвела, как юная лилея;

Казалось, даже воздух был согрет

Сияньем чудных глаз ее. Пред нею

Восторженно колена преклонить

Кощунством не сочтется, может быть!

75

Напрасно, по обычаю Востока,

Она свои ресницы начернила:

Горячий блеск пленительного ока

Их бахрома густая не затмила.

Клянусь я небом и звездой пророка,

Напрасно хна восточная покрыла

Ей розовые ногти: и без хны

Они прекрасны были и нежны!

76

Известно: белизну и нежность кожи

Восточная подчеркивает хна,

Но для Гайдэ, я отмечаю все же,

Она была, бесспорно, не нужна:

На гордый блеск снегов была похожа

Ее груди и шеи белизна.

Шекспир сказал: «Раскрашивать лилею

И золотить червонец я не смею!»

77

Жуана белый плащ прозрачен был,

И самоцветы сквозь него мерцали,

Как Млечный Путь из маленьких светил,

И золотой узор на черной шали

Горел огнем; чалму его скрепил

Огромный изумруд — и трепетали

Алмазы полумесяца над ним

Сияньем беспокойным и живым.

78

Их развлекали плясками девицы,

И евнухи, и карлы, и поэт

Последний мог успехами гордиться

И думать, что гремит на целый свет.

Вельможе не приходится скупиться,

Коль хочет быть как следует воспет:

Поэтам и за лесть и за сатиры

Отлично платят все владыки мира!

79

Он, вопреки привычке прежних дней,

Бранил былое, восхищаясь новым,

За сытный пудинг со стола царей

Стал антиякобинцем образцовым.

Он поступился гордостью своей,

Свободной волей и свободным словом,

И пел султана, раз велел султан,

Правдив, как Саути, и, как Крэшоу, рьян!

80

Он изменялся, видя измененья,

Охотно, как магнитная игла:

Но чересчур вертлявой, без сомненья,

Его звезда полярная была!

За деньги, а порой за угощенье

Он прославлял «великие дела»

И лгал с такой готовностью я жаром,

Что лавры заслужил себе не даром.

81

Он был талантлив, если ренегат

Способен быть талантливым: к несчастью,

Все «vates irritabiles»[19] хотят

Признанья и похвал из жажды власти!

Но где же мы, читатель?! Виноват!

Простите, бросил я в разгаре страсти

И третьей песни наших молодых

В роскошном островном жилище их.

82

Поэт, весьма умелый и занятный,

Любимец многочисленных гостей,

Их забавлял игрой весьма приятной

И мелодичной песнею своей:

Порой они считали непонятной

Причудливую вязь его речей,

Но шумно выражали одобренье,

Ведь таково общественное мненье!

83

Набравшись вольнодумнейших идей

В своих блужданьях по различным странам,

Он был среди порядочных людей

Пришельцем досточтимым и желанным.

Он мог, как в ранней юности своей,

Прикрывшись поэтическим туманом,

Почти без риска правду говорить

И ухитряться все же высшим льстить.

84

Он знал арабов, франков и татар,

Он видел разных наций недостатки,

Он знал народы, как купцы — товар:

Изъяны их, и нравы, и повадки.

Он был хитер, хотя еще не стар,

И понял, что на лесть все люди падки,

И принцип основной уменья жить

Что «в Риме надо римлянином быть».

85

Умела петь по вкусу разных стран

Его весьма покладистая муза:

«God save the king!»[20] — он пел для англичан

И «Са ira!»[21] — для пылкого француза.

Он знал и высшей лирики дурман

И не чуждался хладного союза

С разумностью; бывал, как Пиндар, он

Талантлив, изворотлив и умен.

86

Треченто воспевал бы он в Италии,

Для бриттов написал бы песен том,

В Германии (прославила де Сталь ее!)

При Гете б состоял учеником;

Он сочинил бы в знойной Португалии

Баллады о герое молодом,

В Париже — песни по последней моде,

А для Эллады — нечто в этом роде:

«О, светлый край златой весны,

Где Феб родился, где цвели

Искусства мира и войны,

Где песни Сафо небо жгли!