Дон Жуан - [26]

Заковывает в цепи, убивает

И даже взором подданных страшит,

То сдержанность его нас удивляет,

Коль самого себя он усмирит;

Но, усмирив, он гвельфу уподобится

И права править смертными сподобится!

48

И наш пират имел горячий нрав,

Но, будучи в серьезном настроенье,

Умел, как притаившийся удав,

Готовить на добычу нападенье.

Не делал он, терпенье потеряв,

Ни одного поспешного движенья;

Но если раз удар он наносил,

Второй удар уже не нужен был!

49

Расспросы прекратив, томимый думой,

Тропинкой потайной прошел он в дом:

Среди веселья общего и шума

Совсем никто не вспоминал о нем.

Была ль еще в душе его угрюмой

Любовь к Гайдэ — не нам судить о том,

Но мертвецу, вернувшемуся к жизни,

Не по себе на столь веселой тризне.

50

Когда бы воскресали мертвецы

(Что, бог даст, никогда не приключится),

Когда бы все супруги и отцы

Могли к своим пенатам возвратиться,

Вы все — неуловимые лжецы,

Умеющие в траур облачиться

И плакать над могилами — увы!

От воскресений плакали бы вы.

51

Вошел он в дом, уже ему чужой.

Невыносимо скорбное мгновенье!

Переживать больнее час такой

Для каждого, чем смерти приближенье.

Очаг могилой сделался глухой,

Погасло все — желанья, впечатленья,

Надежды, чувства, страсти дней былых,

И грустно видеть серый пепел их.

52

Он в дом вошел бездомный и унылый

(Без любящего сердца дома нет!),

И вспомнил он, как на краю могилы,

Все радостные дни минувших лет:

Здесь солнце счастья некогда светило,

Здесь милый взор и радостный привет

Невинной нежной дочери когда — то

Ласкали чувства старого пирата…

53

Характером он был немного дик,

Но вежлив и приятен в обращенье,

Весьма умерен в прихотях своих;

В одежде, в пище, даже в поведенье,

Умел он быть отважным в нужный миг

И выносить суровые лишенья,

И, чтоб рабом в стране рабов не стать,

Решил он сам других порабощать.

54

Любовь к наживе и привычка к власти,

Суровые опасности войны,

Морские бури, грозные напасти,

С которыми они сопряжены,

В нем развили наклонности и страсти

Такие, что обидчикам страшны.

Он был хорошим другом, но, понятно,

Знакомство с ним могло быть неприятно!

55

Эллады гордый дух таился в нем:

С героями Колхиды несравненной

Он мог бы плыть за золотым руном,

Бесстрашный, беззаботный, дерзновенный.

Он был строптив и выносил с трудом

Позор отчизны попранной, презренной

И скорбной. Человечеству в укор

Он вымещал на всех ее позор.

56

Но ионийской тонкостью взыскательной

Его прекрасный климат наделил

Он как — то поневоле, бессознательно

Картины, танцы, музыку любил,

Он комнаты украсил очень тщательно

И тайную отраду находил

В прозрачности ручья, в цветах и травах

И в прелестях природы величавых.

57

Но лучшие наклонности его

В любви к прекрасной дочери, сказались;

Они в душе пирата моего

С ужасными делами сочетались

Без этих чувств, пожалуй, ничего

В нем не было гуманного: остались

Одни лишь злые страсти — в гневе он

Был, как Циклоп, безумьем ослеплен.

58

Всегда страшна для пастуха и стада

Тигрица, потерявшая тигрят;

Ужасны моря пенные громады,

Когда они бушуют и гремят,

Но этот гнев о мощные преграды

Скорее разобьет свой шумный ад,

Чем гнев отца — немой, глубокий, черный,

Из всех страстей особенно упорный.

59

Мы знаем: легкомыслие детей

Удел всеобщий, но удел печальный,

Детей, в которых утро наших дней

На склоне лет мечтой сентиментальной

Мы любим воскрешать, когда грустней

Нас греет солнце ласкою прощальной,

А дети беззаботно каждый раз

В кругу болезней оставляют нас!

60

Но мне по сердцу мирная картина:

Семья, здоровьем пышущая мать

(Когда дочурку кормишь или сына,

При этом нежелательно тощать),

Люблю я у горящего камина

Румяных ангелочков наблюдать

И дочерей вокруг приятной леди,

Как около червонца — кучку меди!

61

Старик вошел в калитку, постоял,

Не узнанный никем, у двери зала;

Под равномерный шорох опахал

Чета счастливцев юных пировала,

И серебро, и жемчуг, и коралл,

И бирюза посуду украшала,

А на столы причудливой резьбы

Златые чаши ставили рабы.

62

Обед необычайный и обильный

Из сотни блюд различных состоял

(Пред ними б даже самый щепетильный

И тонкий сибарит не устоял!).

Там — суп шафранный, там и хлеб ванильный,

И сладостный шербет благоухал,

Там были поросята, и ягнята,

И виноград, и сочные гранаты!

63

В хрустальных вазах розовели там

Плоды и очень пряные печенья,

Там кофе подавали всем гостям

В китайских тонких чашках (украшенья

Из тонкой филиграни по краям

Спасали от ожогов), к сожаленью

Отнюдь не по рецепту англичан,

Был в этом кофе мускус и шафран.

64

Цветные ткани стены украшали;

По бархату расшитые шелками,

Цветы на них гирляндами лежали,

И золото широкими лучами

Блистало по бордюру, где сияли

Лазурно — бирюзовыми словами

Отрывки гладью вышитых стихов

Персидских моралистов и певцов.

65

Повсюду, по обычаю Востока,

Такие изреченья по стенам

О «суете сует» и «воле рока»

В веселый час напоминают нам,

Как Валтасару — грозный глас пророка,

Как черепа — Мемфису: мудрецам

Внимают все, но голос наслажденья

Всегда сильней разумного сужденья!

66

Раскаяньем охваченный порок,

Поэт унылый, спившийся с досады,

Ударом пораженный старичок,

Просящий у всевышнего пощады,

Красавица в чахотке — вот урок

Превратности судьбы, но думать надо,

Что глупое обжорство не вредней

Вина, любви и буйных кутежей.

67

На шелковом узорчатом диване

Покоились Гайдэ и Дон-Жуан.