Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение - [168]

. Он верил: лишь благодаря такому опьяняющему опыту в человеке пробуждается сверхчеловек (Übermensch). Быть свободным – значит быть великим, а быть великим – значит быть ужасным. К этому убеждению Дикс пришёл вовсе не в результате чтения Библии. Стремление избавиться от рабского мировоззрения, упиваясь всеми качествами, подходящими для господина, представляло собой осознанный отказ от христианской морали со свойственным ей вниманием к слабым, бедным и угнетённым. Траншея посреди поля боя, страшнее которого история ещё не знала, казалась Диксу подходящей точкой обзора. Он считал, что наблюдает за крушением порядка, просуществовавшего девятнадцать веков. Помимо Библии, с собой у него была ещё одна книга. Изложенная в ней философия так его вдохновила, что в 1912 г., ещё во время учёбы в Дрездене, он вылепил из гипса бюст её автора в натуральную величину. Это была его первая скульптура и первая его работа, которую купила галерея. Критики, оценив обвисшие усы, мощную шею и суровый взгляд из-под густых бровей, признали: перед ними вылитый Фридрих Ницше.

«Разве мы не слышим ещё шума могильщиков, погребающих Бога? Разве не доносится до нас запах божественного тления? – и Боги истлевают! Бог умер! Бог не воскреснет! И мы его убили!» [910] Близ Соммы, где всё живое превратилось в месиво из грязи, пепла и изуродованных тел, читавший эти строки солдат должен был дрожать от мысли о том, что жертвоприношение на самом деле ничего не искупает. Ницше написал их ещё в 1882 г. Он сочинил притчу о безумце, который в светлый полдень зажёг фонарь и побежал на рынок, где никто не поверил его словам о том, что Бог истёк кровью под ножами людей. Трудно было предположить, что из Ницше вырастет такой кощунник. Он был сыном лютеранского пастора, благочестивого провинциала, который назвал его в честь Фридриха Вильгельма IV. Не по годам развитый Фридрих стал профессором, когда ему было всего двадцать четыре; но всего через десять лет он отказался от этой должности и стал бедным, но благородным бродягой. В конце концов его настигло тяжёлое психическое расстройство. Последние одиннадцать лет Ницше провёл в психиатрических лечебницах. Когда в 1900 г. его жизнь наконец оборвалась, казалось, что он потратил её впустую: книги, которые он судорожно писал, пока не сошёл с ума, мало у кого вызывали интерес. Слава пришла к Ницше уже после смерти. К тому времени, как в 1914 г. Дикс отправился на войну, захватив с собой труды философа, вокруг его фигуры в Европе велись нешуточные споры. Одни называли его самым опасным мыслителем всех времён и народов, другие провозглашали пророком. Многим казалось, что правы и те и другие.

Ницше был, конечно, не первым, чьё имя стало синонимом атеизма. Но никто – ни Спиноза, ни Дарвин, ни Маркс – до сих пор не решался с подобной невозмутимостью рассуждать о том, что убийство Бога может значить для общества. «Отрекаясь от христианской веры, выдёргиваешь этим у себя из-под ног право на христианскую мораль» [911]. К тем, кто думал иначе, Ницше испытывал глубокое отвращение. Философов он игнорировал как тайных священников. Социалисты, коммунисты, демократы – все, по его мнению, заблуждались. «Наивность – как будто от морали могло что-нибудь остаться, если бы не существовало санкционирующего Бога» [912]. К энтузиастам Просвещения, именовавшим себя рационалистами и при этом верившим, что у людей от рождения есть права, Ницше относился с презрением. Источником их учения о достоинстве человека был вовсе не разум, а та самая вера, от которой, как они самонадеянно полагали, им удалось избавиться. Декларации прав – лишь мусор, оставшийся, когда отступила волна христианства: бесцветные обломки, валяющиеся на побережье. Бог мёртв, но в грандиозной пещере бывшего христианского мира по-прежнему видна его тень – огромная и пугающая. Возможно, она задержится там на долгие века. Христианство господствовало два тысячелетия. Избавиться от него не так-то просто. Его мифы никуда не исчезнут; замаскировавшись под нечто секулярное, менее мифическими они от этого не стали. «Такие призраки, как достоинство человека, достоинство труда…» [913] – христианские во всех отношениях.

Рассуждая так, Ницше вовсе не стремился польстить христианству. Он презирал тех, кто, держа в руках обагрённые кровью Бога ножи, продолжал придерживаться христианской морали, не только за это мошенничество, но и за сами их убеждения. Сам Ницше полагал, что забота об униженных и страдающих – яд, не имеющий со справедливостью ничего общего. Он радикальнее, чем большинство богословов, углубился в самые шокирующие аспекты христианской веры:

«…что по силе прельстительности, дурмана, усыпления, порчи равнялось бы этому символу „святого креста“, этому ужасному парадоксу „Бога на кресте“, этой мистерии немыслимой, последней, предельной жестокости и самораспинания Бога во спасение человека?..» [914] Ницше, как и Павел, знал, что распятие – это соблазн, скандал. Однако его, в отличие от Павла, это отталкивало. Он считал, что зрелище мучений Христа было наживкой для людей могущественных, что оно убедило их – здоровых и сильных, красивых и храбрых, властных и уверенных в себе, – что землю должны унаследовать те, кто от природы их хуже – кроткие и голодные. «Взаимная помощь, забота и польза постоянно вызывают и поддерживают чувство могущества…»