Дом Витгенштейнов. Семья в состоянии войны - [106]
Может показаться, что он слишком нервничал на концертах. В ранние годы он мог выступить блестяще, но и тогда его игра была жесткой и топорной. По прошествии лет физические и душевные нагрузки истощили его, и он играл все жестче и блистал все реже. Оркестры и дирижеры, которые когда-то его приглашали, редко звали его вновь. В Англии Марга продолжала искать работу для старого друга, но это оказалось невероятно трудно. Дирижер Тревор Харви, который исполнял Diversions с Паулем в Борнмуте в октябре 1950 года, написал ей через восемь лет:
Полагаю, вряд ли я сделаю для Пауля что-нибудь еще. Я уверен, что знаю вас достаточно хорошо, чтобы говорить именно то, что думаю, и что вас это не оскорбит из-за вашей старой дружбы с П. В. Вопрос в том — как он теперь играет? В последний раз, когда он здесь был, он не произвел хорошего впечатления — честно говоря, когда мы выступали в Борнмуте, он местами исполнил Бриттена блестяще, но в целом он играл тяжело и порой неверно понимал намерения композитора… Пауль может, конечно, играть намного лучше, чем в последнее время, но трудно кого-то уговорить, не имея доказательств[528].
Через две недели после выступления в Борнмуте Пауль снова играл Diversions — в Королевском Альберт-холле в Лондоне, дирижером был сэр Малкольм Сарджент. Критик The Times описал «теплый прием», но продолжил так: «фамильярность в обращении с этими работами породила в нем некоторое презрение к совершенствованию деталей, которые он вполне мог улучшить, изучив каждую заново с партитуры»[529].
Пианист Зигфрид Рапп, который потерял правую руку в битве во Второй мировой войне, чувствовал особенную горечь. Он написал Паулю и попросил разрешения исполнять некоторые работы, которые тот заказал, но получил прямой отказ. Пауль писал:
Вы же строите дом не для того, чтобы там жил кто-то другой. Я заказал эти работы и заплатил за них, сама идея была моей… Построить этот дом стоило мне огромных денег и усилий — я был в любом случае слишком щедр в договорах, как в случае с Равелем, и теперь наказан за это. Но те работы, на которые у меня все еще есть исключительные исполнительские права, останутся моими до тех пор, пока я буду выступать; только это правильно и справедливо. Однажды я умру или больше не буду давать концертов, и тогда все
работы будут доступны всем, потому что я не желаю, чтобы они пылились в библиотеках во вред композиторам[530].
Рапп собирался бороться за что-нибудь из списка заказов Пауля, и после смерти Прокофьева смог получить копию концерта для левой руки от вдовы композитора. В 1956 году, к вящему неудовольствию Пауля, он подготовил мировую премьеру в Берлине. Он ужасно не любил Пауля. В письме чешскому пианисту Отакару Холману Рапп отметил: «Я и раньше думал, что в игре Витгенштейна не может быть ничего особенного, но то, что я услышал в записи, было неописуемо плохо…
Я ужасно разочарован. Он вообще не пианист!
Для меня Витгенштейн теперь всего лишь богатый дилетант»[531].
Паулю следовало раньше уйти со сцены, но он был боец, и каждое выступление было для него проверкой выносливости и нервов. Бросить означало признать неудачу, по крайней мере для него, что было недопустимо. Он продолжал ездить в турне и выступать, все хуже и хуже из-за последней болезни, пока до смерти не остался год. Его толкало не тщеславие: в душе он был скромным человеком. «Вы слишком меня переоцениваете, — писал он своему ученику Леонарду Кастлу незадолго до смерти. — Число моих заслуг невелико, а оставшееся немногого стоит, и это не ложная скромность, а правда»[532].
Конечно, этот же самый коктейль из гордости, чести и упрямства стоял на пути примирения с братьями и сестрами, но здесь все Витгенштейны были похожи — и каждый в равной мере виноват. Когда Гретль и Пауль должны были на судебных слушаниях в Нью-Йорке присягнуть от имени друга, подавшего на гражданство США, оба послали представителей, поскольку не хотели встречаться друг с другом. Как говорит Гретль: «Я была уверена, что ему ненавистна даже мысль о встрече со мной, поэтому я отправила адвоката»[533]. Гермина призналась, что на смертном одре она часто думала о Пауле, но так и не попросила о встрече с ним, а когда она умирала, Людвиг предположил: «Думаю, она хотела восстановить мир, так сказать, со своей стороны и погасить всю горечь»[534]. Но ради этого ничего не было сделано.
Похожая ситуация возникла с отчетом Пауля касательно большой ссоры по поводу фонда Wistag. Он заказал его, «поскольку он может потом понадобиться, чтобы спасти мою честь»[535], но адвокату отдал указание: «Изначально я хочу попросить тебя не посылать копию моему брату; сделай это, только если он прямо попросит». Конечно, Людвиг ничего подобного не сделал и потому так его и не прочел, несмотря на тот факт, что в окончательной форме отчет предваряла заметка: «Настоящее является не только приложением к моему завещанию и предназначается, в первую очередь, не для моих детей, а для моего брата, который живет в Англии»
