Дом вампира и другие сочинения - [54]

Формально «De profundis» было письмом, которое Оскар адресовал Бози и доверил Россу. Последний его так и не доставил. В течение 11 лет Дуглас ничего не знал о гневных обвинениях, выдвинутых другом против него. Затем в результате судебного иска ранее неопубликованные части «De profundis» появились на свет. Так обнаружилась неожиданная скупость Оскара Уайльда. Со скрупулезностью профессионального бухгалтера он перечисляет каждый пенни, потраченный на Бози. Каждый ужин, каждый подарок, каким бы пустяковым он ни был, включен в этот скаредный подсчет. Однако в то время Дуглас был двадцатилетним юношей со скудным содержанием. Уайльд был гораздо старше и получал значительный доход от своих пьес. Должен ли джентльмен выставлять счет любимому человеку за каждый цветок, который он подарил, за каждую трапезу? Лучше бы эти части «De profundis» никогда не были написаны. Они не делают чести ни Уайльду, ни его юному протеже. Однако через три недели после освобождения, несмотря на брюзжание Росса и протесты жены, Уайльд вновь оказался в объятиях любви. Влечение на биохимическом уровне оказалось сильнее осуждения света и противоречивой враждебности со стороны самого Уайльда, которая заставляла его клеветать на свою любовь.

Через несколько лет ситуация изменилась. Дуглас, который получил скромное наследство, неоднократно помогал другу деньгами. Он даже убедил свою мать, маркизу Куинсберри, оказать помощь Уайльду. Дуглас сумел обратить милую пожилую леди в католицизм, когда той было 78 лет. Она всегда любила Бози. Я помню, как много лет назад мы с женой были гостями у нее на ужине, и как пожилая, но еще полная жизни вдова следила за Бози восхищенным взглядом. Тем не менее, она угрожала лишить Бози денег, если тот продолжит жить с Уайльдом после его освобождения из ада британской тюрьмы. Жена Оскара, Констанс, также угрожала лишить Уайльда скудного содержания, которое она ему выделяла. Это заставило двух друзей на время расстаться, однако ничто не могло их разлучить. Они встречались вновь и вновь, невзирая на все запреты. Несмотря на жертвы, которые Бози приносил ради Уайльда, тот, уже стоя на краю могилы, писал истеричные письма друзьям, обвиняя Бози в бессердечии и скупости.

Когда через много лет после смерти Уайльда Бози обнаружил эти письма, скрытая ненависть вновь вырвалась наружу. Он сравнил Уайльда со старой шлюхой, умоляющей о сочувствии. Оба мужчины порой проявляли злобность и истеричность, свойственные женщинам. Такое поведение весьма характерно для гомосексуалистов. Дуглас прожил достаточно долго, чтобы раскаяться в том, что осквернил свою любовь. Единственным оправданием для Уайльда является предположение, что в последние годы он был не в себе. «Любимых убивают все». Кто не помнит этот отчаянный возглас? Думал ли Уайльд о себе и Бози, когда писал эти строки? Несмотря на взрывы эмоций, легенда об их любви переживет непристойные ссоры. Так же как их произведения переживут (если что-то вообще переживет) следующий ледниковый период.

Когда Уайльд умер, Дугласа не было рядом. Росс убедил его, что болезнь пустяковая. Когда новость дошла до него, Дуглас немедленно поспешил в Париж. Именно он оплатил похороны Уайльда на кладбище Баньо. Впоследствии Уайльд был перезахоронен на Пер-Лашез в тени Монмартра. Росс и сын Уайльда Вивиан перенесли бренные останки на кладбище, где покоится прах Генриха Гейне. Дуглас при этом не присутствовал. Рана от предательского удара ножом в спину еще болела.

Поскольку Уайльд и Гейне, мой любимый немецкий поэт, никогда не встречались во плоти, я взял на себя смелость представить друг другу их призраки[62]. Уайльд, как и Гейне, принадлежал к угнетенной расе. Оба оказались отверженными среди соотечественников. Оба умерли в изгнании. Возможно, по ночам, под всхлипы ветра, два призрака ведут беззвучные беседы.

Источник: Robert Warwick . The Love That Dared Not Speak Its Name // American Aphrodite. Vol. 4. № 15 (1954).

Алистер кроули «Исповедь» ( фрагменты )

I

Однажды — думаю, в начале 1915 г. — я сидел на верхней площадке автобуса <…> погруженный в собственное тщеславие. Из Англии мне прислали подборку вырезок, в которых меня именовали величайшим поэтом, философом, мерзавцем, альпинистом, магом, дегенератом и святым всех времен. Я думал о том, что в них не сказано и половины — как в истории о посещении Царя Соломона Царицей Савской.

Легкое прикосновение к плечу вывело меня из состояния задумчивости, в котором признательность перемешалась с разочарованием. Голос извинился за беспокойство. Его обладатель, увидев вырезки с лондонской «шапкой», решил, что читающий их как минимум говорит по-английски — в городе, где романтика изъясняется на идише. Если так, спросил он, стою ли я за честное отношение к Германии и Австрии? «Да», — ответил я. Я часто Думал, что немцы и австрийцы были бы куда лучше, если мелко покрошить их в суп, но не стал говорить об этом собеседнику, поскольку интуиция приучила меня к осмотрительности. Незнакомец, с чисто ирландским добродушием назвавшийся О'Брайеном, сказал, что выходит на 37‑й улице, но если я буду любезен взять его визитную карточку, готов продолжить беседу у себя в конторе. <…>