Дом вампира и другие сочинения - [47]

Здесь правят злоба, зависть и гордыня,

Взамен искусства — жадности отрава

И жажда непомерной, глупой славы.

Сердца остыли, и мечты убоги,

Как в Старом Свете, где погибли боги,

Когда Колумб еще в Америку не плавал.

Дочь Демократии, уже в твоей груди

Пороки старые смогли приют найти.

Где доброта, и честь, и благородство?

Чтоб избежать позора впереди,

Ты этот мир Любовью освяти,

И Новый Свет докажет превосходство.

Это не лучшее стихотворение Альфреда, однако оно было вполне уместно.

Возмущенный оскорблением, нанесенным поэту и памяти Оскара Уайльда, я написал Дугласу. К письму я приложил сонет, посвященный Уайльду[44], признаться, не слишком удачный. Стихотворение, к счастью, потом затерялось, однако оно сблизило меня и лорда Альфреда. Мой отец решительно настаивал, чтобы я встречался со знаменитым молодым англичанином лишь в присутствии сопровождающего. Один из моих приятелей взялся выполнить эту миссию, однако я сумел избавиться от него перед тем, как встретиться с Бози за ланчем. Мы беседовали на самые разные темы. Когда Альфред заговорил об Уайльде, в глазах у него появились слезы. За чашкой кофе он прочитал мне несравненное стихотворение «Памяти Оскара Уайльда». Сонет тронул струны моего сердца. Дуглас переписал его мне прямо в ресторане. Позднее он подарил мне фотографию, на которой он снят вместе с Оскаром Уайльдом; она до сих пор висит у меня на стене. Впоследствии я одолжил стихотворение и фото Фрэнку Гаррису, который воспроизвел их в своей непотребной книге, порочащей память обоих поэтов[45].

Мою копию сонета предваряет цитата из Библии на латинском: «Meis verbis nihil addere audebant, et supra illos stillabat eloquium meum» («После слов моих уже не рассуждали; речь моя капала на них»[46]).

Его во сне я видел прошлой ночью

С лицом, еще не искаженным болью,

И голос, словно мягкий шум прибоя,

Как в дни былые, обещал помочь мне,

Но мир вокруг рассыпался непрочный…

Заложник гениальности и чувства,

Из пустоты он извлекал Искусство,

И сон волшебный видел я воочью.

Но на воротах загремел засов.

А я листал забытые страницы,

И сказки вспоминал, что слышал прежде,

И чудеса волшебных, тайных слов.

Но певчие в саду умолкли птицы,

И он исчез, сказав «прости» надежде.

Для обоих поэтов было бы лучше, если бы Дуглас «после [этих] слов уже не рассуждал», однако он это сделал, когда стрела, выпущенная Уайльдом из могилы, устремилась ему в сердце.

Оскар был старше Альфреда на 16 лет. На фотографии он смотрится не слишком привлекательным. Его остроумие был легким, а фигура — тяжеловесной. Дуглас, напротив, выглядит, как молодой фавн. Браслет, который он носил, в те дни казался признаком изнеженности. Сегодня, когда все мужчины носят наручные часы, такого впечатления уже не возникает. Почти женственная красота Бози привлекала как мужчин, так и женщин.

Прежде чем я попытаюсь проанализировать интимную близость между Оскаром и Бози, необходимо постараться понять их личности в свете их собственного лирического само-откровения. Уайльд, несмотря на все позерство, был моралистом, который тщетно пытался задушить свою совесть. Дуглас, несмотря на отвращение к «греху» (после своего обращения к Риму), всегда оставался язычником. Я сформулировал эту теорию почти 30 лет назад в двух эссе, написанных для издательства Гальдемана-Джулиуса[47], и в дальнейшем остановлюсь на ней. Дуглас в своей «Автобиографии», опубликованной несколькими годами позже, с одобрением воспринял мою гипотезу. Он откровенно признался, что не рассматривал свои сексуальные отклонения как «греховные» до обращения к католицизму, в то время как Уайльд, постоянно осознавая, что делает что-то «плохое», получал извращенное удовольствие от своих пороков, потому что они противоречили нормам морали.

Оскар Уайльд, моралист

В 1895 г. Оскар Уайльд был приговорен к тюремному заключению; три десятилетия спустя его приговорили к бессмертию. Еще до окончания первой четверти XX века здравомыслящие американские критики провозгласили его «самым молодым из классиков». Они не могли признать его «самым старшим из современников». Он принадлежит прошлому по темпераменту и по традиции.

По сравнению с Браунингом и Харди, Уайльд явно старомоден. Он являемся представителем более старой школы мысли, которая принимала свою философию и мораль в готовом виде. В глубине души Оскар Уайльд верил в старые нормы морали. Если отбросить всё его позерство и парадоксы, Уайльд оказывается моралистом. В этом его секрет и его трагедия.

Блестящие парадоксы не могут успокоить совесть Оскара Уайльда, страдающую от конфликта между общепринятыми нормами морали и запретными устремлениями натуры. Страстное желание оправдать себя выражается в его творчестве в различных направлениях искусства. Он экспериментирует с эссе, поэзией, романом, комедией и трагедией, одержимый стремлением доказать самому себе, что он — мужчина.

Комплекс неполноценности, проистекающий из сознания собственной бисексуальности, исцелить который не помогает понимание ее биологического обоснования, толкает его на яркое самовыражение и в литературе, и в жизни. Это делает его бесподобным собеседником, автором самых блестящих эпиграмм того времени. Это источник его дерзости и его гениальности.