Дом вампира и другие сочинения - [42]

.

И тут разразился скандал. Канадский писатель Артур Стрингер заявил, что Вирек и Вульф похитили идею его пьесы «Вампир», написанной им на основе своего романа «Серебряный мак» (1903), который первоначально назывался «Желтый вампир». Вирек ответил: «Мне очень жаль, что обвинение неверно; будучи верным, оно стало бы решающим доказательством правоты моей теории о поглощении мыслей. Даже если бы я заимствовал идеи из произведений худшего качества, я все равно чувствовал бы себя вправе так поступать, но, к сожалению, я не совершил ничего подобного. <…> Я оказался в странном положении написавшего о человеке-вампире и одновременно обвиненного в таком вампиризме». Затем он пригрозил Стрингеру иском в сто тысяч долларов за моральный ущерб. Ответчик заметил: «Пьесе более всего нужна хорошая реклама, и я думаю, что иск как раз создаст ее». Драматург Морис Лайонс заявил, что передал театру Шуберта пьесу с таким же названием, которая была отвергнута, и вознамерился подать в суд на театр. Некая японская актриса «мадам Фудзико» провозгласила себя обладателем прав на названия «Вампир», «Кот-вампир» и «Кот-вампир из Нобисимы» и утверждала, что раньше Вирека и Вульфа передала все в тот же театр заявку на пьесу о вампире, переделанную из японской легенды. Театр отверг все претензии, но предпочел снять пьесу с репертуара. До суда дело не дошло, хотя газетная шумиха, видимо, помешала постановкам «Вампира» в Германии, Венгрии и Италии, о которых Вирек сообщил репортерам в канун Рождества 1908 г.[21].

В 1912 г. «Дом вампира» вошел в пятитомное собрание сочинений Вирека (допечатка с готового набора), но дополнительного резонанса не вызвал. В следующий раз роман увидел свет только в 1976 г., через 14 лет после смерти автора, в американском издательстве «Arno Press».

Василий Молодяков

Оскар Уайльд — жив или мертв?

Ходят слухи (едва осмеливаюсь повторить — настолько они поразительны), что автор «De profundis» не только не умер, но жив и живет то ли отшельником в лоне приемлющей всех Церкви, то ли, по другой версии, находится сейчас в Нью-Йорке. Не могу поручиться за достоверность сказанного. Могу лишь рассказать, как услышал об этом и почему считаю услышанное большим, нежели порождение фантазии. Знаю, в моем рассказе есть привкус мелодрамы, поэтому многие усомнятся — усомнятся не ведающие старой истины о том, что правда причудливее вымысла и что, копируя порой искусство, она часто превосходит его.

Это случилось во время антракта в одном из наших лучших театров. Разговор как-то перешел на Уайльда. Очаровательная и умная женщина, хорошо известная в кругах клуба «Sunrise», сказала мне: «Вы не слышали… сведущие люди шепчутся… что Оскар Уайльд не умер… что его приютили монахи в испанском монастыре… что он умер только для мира… но, — она приложила палец к губам, — об это лишь перешептываются». Я онемел. Музыка показалась звучащей где-то далеко-далеко… Актеры мелькали перед глазами подобно теням.

Разговор произошел три месяца назад. Недавно я получил новое подтверждение этому слуху (поскольку именно так его надлежит называть), которое просто повергло меня в трепет. Немецкий переводчик «Саломеи»[22] попросил достать для него экземпляр ранней пьесы Уайльда «Герцогиня Падуанская», которую, как я выяснил, даже ставили в Нью-Йорке, но почему-то невозможно было отыскать обычным путем.

Я отправился в известный книжный магазин, где раньше видел в продаже пачку писем несчастного поэта к его издателю Смизерсу[23]. Один фрагмент оттуда особенно врезался мне в память: «Вы очень жестко напомнили мне о потере сил и положения… Но это математическая задача, а я никогда не умел решать их. Вот с романтическими задачами у меня всё получалось — даже слишком хорошо». Вспомнив об этих письмах, я решил, что именно там можно получить необходимые сведения. Заказав несколько книг и попросив достать ту, которую упомянул выше, я разговорился с одним из служащих, зная его как искреннего и умного человека. Не знаю, как так получилось, — видимо, по какому-то внезапному капризу, — но я прямо сказал: «Говорят, что Уайльд вовсе не умер». Юноша с интересом поглядел на меня, а затем проговорил так, как будто мы оба посвящены в великую тайну:

— Я знаю, потому что видел его всего две недели назад.

— Невероятно. Но где?

— Здесь, в Нью-Йорке.

— На улице?

— Нет, не на улице.

— Вы пытались заговорить с ним?

— Да, мы проговорили минут десять. Я никогда не встречал такого блестящего собеседника, такого искрящегося остроумия.

— Но вы уверены, что это именно он?

— Это не мог быть кто-то другой. Впрочем, я не задавал вопросов…

Любопытство показалось ему подозрительным. «Вижу, вы хотите разузнать об этом», — и больше из него было не вытянуть ни слова. Похоже, он пожалел, что позволил себе проболтаться.

Проверить услышанное мне не удалось. Сказанное ниже — не доказательство, но лишь предположение. Читавшие «De profundis» помнят в этом замечательном признании — уступающем, быть может, только «Балладе Редингской тюрьмы» — слова о том, что по освобождении из тюрьмы Уайльд намеревался написать нечто, что полностью оправдало бы его самого и его художническую натуру.