Дом свиданий - [8]

И вот они в комнате, напоминающей покои восточных дворцов, где тусклым светом горят маленькие лампочки под абажурами, красновато мерцают в углах, а большая часть комнаты тонет в полумраке. Как, например, то место у самого входа, где стоял сэр Ральф, закрыв за собой дверь и повернув ключ в массивном, выполненном в стиле барокко замке. Прислонившись спиной к тяжёлой деревянной створке, словно защищая вход, сэр Ральф осматривается, глядит на кровать с резными столбиками по краям, на чёрное атласное покрывало, на пушистые ковры и всевозможные инструменты, изысканные и совсем варварские, которые молодая женщина — также стоя неподвижно, но в более освещенном месте — старается не замечать, не отрывая взгляда от пола.

Безусловно, в этот момент краснолицый толстяк и начинает рассказывать о каком-то из этих инструментов, но слишком тихо и как раз в ту минуту, когда представление на сцене после короткой паузы возобновляется. Служанка-евроазиатка делает шаг вперёд. Властное «Взять!» сопровождается жестом левой руки, направленной на живот японки и подсказывающей псу, какую часть одежды он должен сейчас сорвать. Круг яркого света падает на указанное место. С этой минуты в опустившейся на зал тишине слышны только короткие команды, отдаваемые почти невидимой служанкой пронзительным шёпотом, глухое рычание чёрного пса да иногда вздох трепещущей жертвы. Когда японка совсем обнажена, в зале раздаются негромкие аплодисменты, чуть отставшие от мгновенной реакции прожектора. Молоденькая актриса делает три танцевальных шага к рампе и кланяется. Показанное представление, традиционное в некоторых областях Китая, встретило, как обычно, тёплый приём у собравшихся сегодня английских и американских гостей леди Авы.

Служанка-евроазиатка (если не ошибаюсь, её зовут Ким), не сделала, как и пёс, ни одного движения, хотя последние аплодисменты в зале уже стихли. Она напоминает витринный манекен, который держит на поводке огромную, выполненную в натуральную величину собаку с открытой пастью, чуть присевшую на лапы и навострившую уши. Без малейших эмоций смотрит служанка на обнажённую девушку, которая вернулась на прежнее место у каменной стены; повернувшись на этот раз к зрительному залу спиной и слегка перегнувшись в поясе, японка стоит, чуть приподняв плечи и поправляя обеими руками собранные на затылке чёрные волосы. Взгляд служанки, медленно скользнув по её телу, останавливается на свежей царапине, пересекающей золотистую кожу с внутренней стороны левого бедра: там видна капля быстро застывающей крови.

А вот она идёт вдоль современных высотных зданий Колуна в окружении темноты, гибкая и в то же время напряжённая, спокойная и в совершенстве владеющая собой, за огромным псом, который с силой тянет, но не рвёт плетёный кожаный поводок; она не поворачивает головы ни налево, ни направо, не смотрит, даже мельком, на витрины роскошных магазинов с выставленными там модными товарами, на коляску, которую китаец-рикша, быстро перебирая босыми ногами, толкает ей навстречу по проезжей части, скрываясь за стволами огромных фиговых деревьев.

Между стволами равномерно мелькает тонкий гибкий силуэт в узком платье из сверкающего в темноте белого шёлка. Моя рука, лежащая на молескиновой подушке, пропитанной влажным душным воздухом, снова нащупывает треугольную дыру, из которой высовывается пучок липкого конского волоса. Внезапно, без всякого повода в памяти всплывает обрывок фразы, что-то вроде: «…в окружении роскошных катакомб убийство с необязательными, в стиле барокко, деталями…» Ноги рикши мерно шлёпали по гладкому асфальту; попеременно взлетающие вверх грязные ступни напоминали подошвы ботинок, которые, словно опахало, завершались пятью пальцами. Ухватившись за подлокотники, я высунул голову наружу, чтобы оглянуться: белый силуэт исчез. Наверняка это была Ким (она невозмутимо прогуливала одного из огромных псов леди Авы) — последний человек, которого я видел той ночью, возвращаясь с приёма на Небесной Вилле.

Закрыв за собой дверь, я попытался восстановить в памяти весь вечер, все виденные мной сцены, одну за другой, начиная с той минуты, когда вошёл в сад виллы, наполненный пронзительным, настойчивым, оглушительным звоном ночных цикад, этих шумных обитателей травы и деревьев, ветви которых нависают над аллеей и протягивают навстречу одинокому страннику, неуверенно продвигающемуся сквозь густой мрак, листья в форме ладоней, стрел или сердец, воздушные корни, ищущие, за что бы зацепиться, и цветы с резким, сладковатым, чуть гниловатым запахом, освещённые вдруг вырвавшимся из-за причудливого изгиба аллеи голубоватым отблеском, исходящим от стен дома, украшенных алебастром под мрамор. Там, посреди небольшой поляны высокий мужчина в вечернем костюме разговаривает с молодой женщиной в длинном, белом, с большим декольте платье, широкий подол которого стелется по земле. Приблизившись, я без труда узнаю Лауру — новую протеже хозяйки дома — в обществе некоего Джонсона, которого зовут сэр Ральф, того самого американца, что недавно объявился в колонии.

Лаура и сэр Ральф не разговаривают. Они стоят на некотором отдалении друг от друга: их разделяет около двух метров. Джонсон смотрит на молодую женщину, она не отрывает взгляда от земли. Сэр Ральф пристально рассматривает Лауру сверху донизу и делает это невероятно медленно; глаза его задерживаются на её груди, обнажённых плечах, грациозной, слегка склонённой набок шее, исследуют каждую линию, каждую складку, но всё это с характерной для него миной безразличия, которой он, вероятно, и обязан своим английским прозвищем. После чего он с обычной усмешкой произносит: «Отлично. Как вам будет угодно».