Дом родной - [39]

— Ну уж и сами! Скажешь тоже, — усомнился Швыдченко.

Женщины и девушки наперебой загалдели, доказывая ему, что их звеньевая никогда ни в чем их не принуждает.

— Да знаю, знаю… собралась компания таких, что подгонять вас не требуется, — вздохнул секретарь. — А что же кони? Или бычки в крайнем случае?

— А чевой-то, Данилыч, о тракторах еще не вспомнил? — уже отдышавшись после подъема, тихо, без вызова промолвила Евсеевна. — Сами же знаете, по нашим землям навозу не дашь — урожая не будет. «Не полоса кормит, а загон», — говорят старики. А раз уже дело наше колхозное по звеньям пошло, так чего же нам на других глядеть-то? Нам ни на кого, при нашем вдовьем положении, оглядываться теперь нельзя. Что заработаем, то и наше.

— Понятно, — сказал Швыдченко. И, обращаясь к Зуеву, сказал: — Слыхал? Вот к нему и обращайтесь теперь по вашему вдовьему вопросу. В его распоряжении весь холостой и военный народ. Не обеспечит вам женихов — так самого оженим. Вот хоть с такой молодкой, — кивнул он на бойкую курносую женщину.

— А чего ж, я хоть и сейчас согласная, — смеясь и кокетливо прикрывая уголком платка вспыхнувшие румянцем щеки, отвечала та, косясь на Зуева.

— Больно прыткая она у тебя, Евсеевна. Как звать-то?

— Борщова Маруська, — отвечала по-командирски Евсеевна. — Ежели по прозвищу, так Манькой Куцей зовут.

— И за что вы меня, тетя Катя, позорите? Ну какая же я куцая? — подбоченившись, сказала та, поглядывая на военкома. — А ежели сапожки на высоких каблуках надену, так и совсем я для них буду подходящая…

— Нет уж, так быстро тебе его не обратать, — сказал Швыдченко. — Ему надо сначала всех своих подчиненных переженить, а уж тогда мы его всем районом и окрутим. Знакомьтесь, это новый военком нашего района.

Тихий женский шепоток… и с деловым уже, а не шутейным любопытством все глянули на Зуева. Лица посерьезнели. Кое-кто и вздохнул украдкой, отворачиваясь на ветерок, дующий откуда-то из Белоруссии. Этот ветер имел привычку и быстро вызвать и высушить вдовью слезу.

— Ох и спасибо же вам, что приехали, — обращаясь к военкому, сказала Евсеевна. — Ведь, почитай, нам всем до вас дело есть. Да вот никак не соберемся… За работою-то.

Зуев уже догадывался. У большей части звена Евсеевны дела пенсионные, вдовьи, в которых потребуется канцелярское оформление и заполнение всяких бланков и анкет. Но он глядел на этих тружениц, и у него как-то язык не поворачивался сказать: «Приходите завтра ко мне в кабинет». И он, нарушая канцелярские нравы, тут же и примостился на крыле машины. Вынул из полевой сумки большой блокнот и стал по одной подзывать к себе вдов из звена Евсеевны. Подробно расспрашивал их о делах, извещениях, тут же сочинял за них заявления, накладывал на них резолюции и заполнял черновики анкет. Швыдченко тем временем вел тихий разговор с Евсеевной о послевоенной жизни.

Закончив опрос, Зуев быстро свернул свою походную канцелярию. Он сбежал с насыпи как раз в тот момент, когда Швыдченко говорил с Евсеевной насчет международной обстановки. Зуев остановился поодаль, снова вынул из походной сумки блокнот, делая вид, что сверяет что-то, а на самом деле с обостренным любопытством слушал их, думая, как по-разному эти два человека понимают то, что происходит в послевоенном подлунном мире. Бывший комнезамщик и предколхоза Швыдченко уже смотрел на многие вещи как бы со второго этажа жизни, кое в чем умозрительно и абстрактно, то есть гораздо шире понимая вопросы и происходившие в мире изменения. Евсеевна же, человек непосредственного труда, все разглядывала как бы сквозь свои мозолистые руки. Она приценивалась к событиям, прежде всего примеряя их к своему звену, к своей бригаде.

— Пришли на Настю все беды и напасти, — сказала она о своем колхозе.

Плоскогрудая и костистая, какая-то вся мослаковатая, эта простая женщина, отдыхая от тяжелого физического напряжения, сопутствовавшего ей почти всю жизнь, сейчас медленно, но разумно осмысливала, казалось, далекие для нее события и факты.

— И что же этим… Бевину да Ачесону… что им надо? — спрашивала она секретаря. — Неужели англичанам войнища-то не надоела?..

— Видать, так…

— Ух, жадные на кровь людскую люди. Это же они фрицев на нас напустили… Слышите, подруженьки, опять на нас грозятся с этою бомбою…

И Зуев ясно увидел в глазах женщин-вдов испуг… Чувство негодования охватило его самого. Но Евсеевна стояла прямая, негнущаяся. Такой ее помнил Швыдченко, когда с партизанским батальоном вышел отбивать угоняемых в Германию на каторгу мирных жителей.

— В ноги кланяются, а за пятки кусают… — твердо сказала она. — Ох, отольются им наши слезы…

Вокруг нее столпились ее подруги, ее гордость — звено, когда-то, перед войной, гремевшее на всю область и даже страну. Оно было участником Всесоюзной сельскохозяйственной выставки 1940 года. Звеньевая не могла не вспоминать довоенную жизнь, далекую и так жестоко растоптанную.

Платочком утирая губы, поглядывала она на секретаря и с надеждой и с каким-то умилением. Тот молчал.

— А все ж, неужели ваш бригадир не мог пару лошадей выделить для перевозки навоза для такого звена? — спросил Зуев.