— Норетта! — закричал Мишель. — Ты что?..
— Отстань! — оборвала его Норетта. — Мне надоело слушать этот вздор! Какие еще «листовки»? А если я тебе покажу эту бумажку, Стефан, ты отстанешь от нас?
— Тогда… отстану, — согласился Стефан, жадно поглядывая на зеленый листок.
— Ну и бери его себе, пожалуйста! Да ну вас! — прикрикнула Норетта на Жоржа с Мишелем, кинувшихся было к ней. — Подумаешь, какой секрет!
Друзья растерянно застыли на месте. Воспользовавшись их замешательством, Стефан схватил бумажку и торопливо поднес ее к свечке.
По мере того как он читал, лицо его вытягивалось. Под конец он молча вернул листок Норетте.
— Ну что, доволен? — ехидно спросила Норетта.
— Ладно, — буркнул Стефан. — Ма-ам, я хочу еще бутерброд…
Мадам Гурр торопливо вынула из корзины новый бутерброд, и в эту минуту раздался вой сирен, возвещавших отбой.
— Наконец-то! — воскликнула консьержка.
Все встрепенулись, поднялись и начали понемногу разминать занемевшие руки и ноги. Потом жильцы, зевая, зашагали вверх по крутой лестнице.
— Допекли мы предателей! — отпирая свою дверь, шепнул папаша Лампьон. — У меня нос распух, так сильно я сморкался! Спокойной ночи всем!
А Мишель, переступив порог своей квартиры, кинулся расспрашивать сестру:
— Ну и перетрусил я из-за тебя! Я уж думал, ты хочешь отдать Стефану листовку. А что ты ему подсунула?
Норетта молча протянула брату зеленую бумажку. На ней было всего несколько строк, набранных чьей-то неумелой рукой:
Кто пляшет? Огонь
Кто дремлет? Вода в пруду.
Кто ворчит? Закипающий чайник.
Кто спускается? Ночь.
— Как? Когда ты успела это сделать? — оторопело пробормотал Мишель.
Норетта рассмеялась.
— Не угадаешь, — сказала она. — Уж больно ты важничал и напускал на себя таинственность! Противно было смотреть! Вот я и стащила твою коробку — хотела узнать, что в ней такое, — в тот раз ты спрятал ее в бельевом мешке. И я набрала загадки. Счастье, что бумажка была у меня в кармане: я прихватила ее, чтобы показать Соланж. А здо́рово я провела Стефана, а? Видел ты, какую рожу он скорчил? Вот уж чего он никак не ждал, правда?
— Правда, — сказал Мишель, — и все же, Норетта, ты нахалка! Не стыдно тебе таскать чужие вещи?
— Ну и что? Подумаешь, какое дело! Я же вас выручила!.. Скажи, выручила я вас или нет?
— Да, конечно…
Норетта спокойно взглянула на брата: в глазах ее плясали лукавые огоньки.
— Хватит! — отрезала она. — Я хочу спать! Сейчас пойду да и лягу! Спокойной ночи, заговорщик. Можешь поблагодарить меня завтра…
Мишель и слова не успел выговорить, как она со смехом умчалась.
На следующее утро Мишель проснулся невеселый. Вставать не хотелось — он совсем не выспался и к тому же был сердит на Норетту. Правда, она здо́рово его выручила, но зато она узнала их тайну, и Мишель не мог стерпеть, что его провела девчонка. Где же теперь ему прятать наборную кассу? Вынув из нее зеленые листки, он рассовал их по карманам, затем, после недолгого колебания, спрятал коробку в буфет, за кульки с макаронами. Уж раз вчера на ужин были макароны, значит, теперь мама два-три дня не станет трогать кульки, а за это время он что-нибудь придумает. Мишель выпил свою порцию солодового кофе и, повеселев, ринулся на верхний этаж — звать Жоржа. Но Жорж еще спал. «Он очень устал от бессонной ночи и сегодня не пойдет в школу», — шепотом пояснила его мать. «Ну и слюнтяй этот Жорж, — подумал Мишель. — Нежен-ка!» Он вприпрыжку сбежал с лестницы и с портфелем под мышкой помчался по улице Месье Ле Пренс.
По мостовой медленным деревянным шагом маршировали немцы, горланя свои зловещие песни. Впереди шел офицер в узком мундире, чопорный и надменный, словно он проглотил собственный позвоночник. Поравнявшись с Мишелем, он поскользнулся на обледенелом снегу и упал.
— Доннерветтер! — выругался он.
Мишель незаметно покосился на него, ликуя в душе: «Поделом тебе, нацистская свинья, поделом! И вообще хорошо бы тебе упасть да больше не подняться, как тем, другим». Мишель вспомнил, что именно здесь месяца два назад на гитлеровцев напала группа франтиреров[1]. Норетта, выходившая из булочной, видела, как обезумевшие от страха немцы убегали, спасаясь от гранатных взрывов, и наугад палили в окна и в стены домов. Жильцы дома на улице Четырех Ветров радовались, глядя на бегущих немцев: оккупация оккупацией, а все же думать свое им никто не запретит — хоть в этом они свободны!
«Здорово! — подумал Мишель, лукаво следя из-под опущенных ресниц за немцем, который тяжело поднимался с земли. — Пойду расскажу ребятам! Что-то запоет дылда Бобен? Сам-то он все хвастает, будто видел, как немец потерял фуражку! А мой так просто шлепнулся задом — это будет почище какой-то фуражки!»
Мишель весело побежал дальше.
На повороте улицы Вожира́р его окликнул какой-то толстяк. Это был Планке́, краснодеревщик с улицы Эстрапад, у которого отец Мишеля до войны работал в помощниках.
— Привет, постреленок! — крикнул Планке хриплым голосом. — Ну что, какие вести от пленника?
— Не знаю, мосье, — ответил Мишель, вежливо снимая с головы берет, — от папы совсем нет писем. Но мама отправила ему к рождеству большую посылку… А я отдал свою порцию шоколада, — гордо сообщил мальчик.
