Дом на улице Четырех Ветров

УЛИЦА ЧЕТЫРЕХ ВЕТРОВ, 24

(Париж, 1943 год)

— Чем ты занят, Мишель? — спросила Эвели́на Селье́, входя в столовую с кухонным полотенцем в руках. — Все играешь? А задачки как же?

Мишель поспешно захлопнул крышку игрушечной наборной кассы и, вспыхнув, ответил:

— Одну я уже решил, мама! А вторая не получается. Я же не виноват, что она не получается!

— Не виноват? Больше стараться надо, сынок!.. Но сейчас мне нужна твоя помощь: сходи-ка за молоком для Фанфа́на.

— А Норе́тта на что?

— Норетта уже забегала в молочную в пять часов, а молока не было. Теперь твой черед! Вот, держи-ка деньги, а кувшин возьмешь на буфете. Смотри оденься потеплее, сейчас холодно.

Мать, легко ступая, вернулась на кухню. Худенькая, кроткая женщина с усталым лицом. Муж ее с 1940 года томился в немецком плену, и она с великим трудом кормила семью надомной работой — латала и шила одежду для мастерской в квартале Вожира́р. Она умело скрывала свое горе, а детям и в голову не приходило, что мама может устать или упасть духом. Да они об этом и не думали. Мать всегда была им надежной опорой — она жила только для них.

Мишель, ворча, накинул пальто, но, дойдя до порога, спохватился и вернулся за наборной кассой.

«Нельзя ее оставлять просто так, на виду, — подумал он. — Норетта вечно шарит по всем углам!»

А наборная касса между тем умещалась в самой что ни на есть обыкновенной коробке, с потертыми краями и в чернильных пятнах. Обвязав коробку толстой бечевкой, Мишель сделал три узелка и, с минуту постояв в нерешительности, задвинул ее под буфет. Потом, схватив кувшин, сбежал по лестнице вниз.

На улице в этот декабрьский вечер было совсем темно. Лишь слабо белел в темноте испещренный грязными следами снеговой наст. Желая согреться, Мишель разбежался и поехал по ледяной дорожке, но тут же поскользнулся и с трудом устоял на ногах — еще немножко, и он разбил бы кувшин! И с чего это маме вздумалось посылать его за молоком, когда в доме есть девчонка? Ребята его засмеют — разве это его дело? Из-за кувшина нельзя даже ладони растереть и подышать на пальцы… А вот и молочная! Витрина завешена черной шторой, но в дверную щель просачивается свет, и на краю тротуара жмутся друг к другу какие-то серые тени. Мишель буркнул про себя: «Какая уйма народу, ну, попал я!» — и угрюмо стал в конец очереди.

— По какому талону дают сушеные овощи — кажется, «Д-икс»? — спросила стоявшая перед ним маленькая женщина.

Она ни к кому не обращалась, но с другого конца очереди сразу откликнулся голос:

— «Д-икс»? Но ведь он уже аннулирован, милочка! Сейчас объявлен талон «Д-игрек»!

— Боже мой! — заволновалась маленькая женщина. — Вы уверены? Беда с этими талонами… Как тут не запутаться?

— Ничего! — откликнулся кто-то из стоявших рядом женщин. — От этих сухих овощей все равно никакого проку. Я фасоль двое суток в воде держала, а она даже не размякла! А мясные продукты? В прошлый раз дали ливерную колбасу; от нее такой дух был, что муж не стал есть — пришлось все кошке скормить… Вот беда! И когда все это кончится? Уж целых два месяца как нам обещали: «Погодите, вот наступит рождество!» Ну и вот оно, это хваленое рождество! Где же англичане?.. Где русские?..

— А все же, — робко вмешался третий голос, — сегодня утром радио сообщило…

— Какое радио? — спросил толстый мужчина, только что занявший очередь за Мишелем.

Робкий голос не ответил. Послышалось звяканье бидонов. Потом наступила тишина.

— Сейчас нельзя распускать язык, — зашептала маленькая женщина. — Говорят, повсюду шныряют шпионы. Вот, знаете, на той неделе…

Но Мишель уже не слушал. У самого входа в молочную он увидел своего одноклассника Муре́тта. Этот обжора всегда таскал у Мишеля его порцию витаминного печенья, стоило тому чуть-чуть зазеваться. Но на безрыбье…

— Простите, мадам, — обратился Мишель к соседке по очереди, — вы не разрешите мне отойти на минутку, только на одну минуточку?

— Пожалуйста, — ответила женщина.

Мишель пробрался к дверям молочной. При виде приятеля широкое лицо Муретта расплылось в улыбке.

— И ты здесь, старик? Небось тоже дали наряд?

— Как видишь… Холод-то какой собачий! Слушай, а ты решил задачки? Какой у тебя ответ во второй?

— Это в той, что с поездом? Подожди… У меня вышло что-то вроде 1327 километров в час… нет, кажется, 1387 километров.

— 1387? Да разве может поезд идти с такой скоростью?!

Муретт почесал затылок.

— Настоящий не может, — пробурчал он, — но это же не настоящий поезд, а из задачки.

— Какая разница, балда? Ты, видно, неправильно сосчитал!

— Ну, а у тебя-то какой ответ?

— У меня? У меня… Знаешь что, не стану я ее решать, эту задачку, пусть Туро́н лопнет от злости! О чем он только думает: дать такую задачку за три дня до рождественских каникул!

Из молочной вышли две женщины. Очередь качнулась, подтолкнула Муретта, и Мишель вместе с ним протиснулся в лавку.

— Эй ты, проныра, — крикнул ему какой-то мужчина, — ты же здесь не стоял!

Мишель бросил на него умоляющий взгляд.

— О, мосье, если бы вы знали, как у меня замерзли руки! И сколько задачек мне еще надо решить к завтрашнему дню! Правда ведь, Муретт?

— Еще бы! — убежденно подтвердил Муретт.