Дом на улице Четырех Ветров - [13]

— Что же он тебе сказал?

Мишель заколебался, потом торопливо повторил слова учителя — разумеется, только те, что его устраивали.

— Он сказал, что он меня понимает!

— Правда? — с улыбкой переспросила Эвелина Селье. — Если так, я ему завидую. Я, признаться, совсем перестала тебя понимать!.. Кстати, что это тебе вздумалось спрятать свою наборную кассу среди кульков с макаронами?

— С макаронами? — повторил Мишель, багровея от смущения. — Ах да, это я просто пошутил.

Мать вздохнула.

— Странная шутка. Постарайся быть поаккуратней, дружок. Я то и дело натыкаюсь на эту коробку. А что до единиц, — добавила она чуть ли не с робостью, — я не хочу тебя бранить, но ты все-таки старайся, учись как следует!

— Ладно, мама! Я все, все сделаю! — воскликнул Мишель.

Он кинулся обнимать свою маму и горячо ее расцеловал. Эвелина мягко отстранила сына:

— Ты меня задушишь, Мишель! Вот что, поди-ка надень другой свитер! А ты, Норетта, вымой посуду. Мне до двух часов нужно отнести срочный заказ… Я прямо сейчас пойду.

— А кто останется с Фанфаном? Может, мне не ходить сегодня в школу? — с надеждой спросила Норетта.

— Нет, нет, зачем же? Сейчас придут сестры Минэ, они еще утром мне предлагали… Ах, уже двадцать пять минут второго… Мне надо бежать!

Мишель сменил свой рваный свитер на чистый, заштопанный. Тем временем пришли сестры Минэ — маленькие, худенькие, сутулые, одетые в старомодные черные, но безукоризненно чистые и отглаженные платья. Сестры-близнецы были похожи друг на друга как две капли воды, к тому же они никогда не разлучались. Мадемуазель Алиса принесла лимон, а мадемуазель Мари — книжку с картинками. Эвелина Селье смутилась: «Что вы, зачем лимон? По нынешним временам это роскошь!»

— Ничего, малютке он освежит рот! — сказала тоненьким голоском мадемуазель Алиса.

А мадемуазель Мари точно таким же голоском добавила:

— Книжку с картинками прислала наша консьержка: она читала ее своему сыночку, когда он был маленьким.

— Как это мило с ее стороны! — воскликнула растроганная Эвелина Селье. — Вот, взгляните на моего Фанфана!

Мишель выскользнул за дверь и побежал к Жоржу, чтобы потом вместе с ним пойти в школу. Он задыхался от желания рассказать кому-нибудь о своих утренних приключениях — должен же кто-то его выслушать! Как только оба приятеля очутились на улице, Мишель стал говорить, захлебываясь и глотая слова. Жорж внимательно его слушал.

— Ну и сволочь этот Стефан! — сказал он. — Жаль, что меня не было, я бы тебе помог его излупить. А все же твоя сестра права, старик. Будь осторожен. Помни, что эти люди живут в нашем доме.

— Ну и что?

— Как — ну и что? Вечно у них околачиваются какие-то немцы. Кто знает, что может случиться… А если они нас обнаружат, меня и моих родителей, тогда нас ведь арестуют!

Мишель выпучил на него глаза.

— Тебя арестуют? За что?

— За то, что я еврей, — с горечью сказал Жорж. — Говорят, евреи не должны жить на свете! А почему, — задыхаясь, продолжал Жорж, — разве я не такой же человек, как другие? Разве я не хожу в школу, как ты? Разве я плохо учусь?

— Еще как хорошо учишься! — подтвердил Мишель. — У тебя всегда отличные отметки!

— Что там отметки!.. Да знаешь ли ты, что с нами сделают, если только нас схватят? Нас отправят в Дранси, а оттуда — в Германию! Как моего дядю Эжена. Мама сказала, что там… там просто ужас что творится. Людей бросают в лагеря смерти!.. Ты не думай, я не боюсь смерти, но мне бы очень не хотелось умереть…

— Умереть? — повторил Мишель.

Ему вдруг стало трудно дышать. Однажды он видел мертвого человека. Это был его дедушка. Он лежал на кровати, застланной одной простыней, хотя в комнате стоял холод. Его лицо было обвязано большим платком, глаза закрыты. И Мишель вдруг представил себе Жоржа, своего друга Жоржа, в той же постели и с тем же носовым платком вокруг лица. Он вдруг ощутил в груди какую-то пустоту, и у него заныло сердце.

— Да ты что, — сказал он, — не может этого быть!..

Он встряхнулся и, заставив себя рассмеяться, добавил:

— Знаешь что, если за тобой и вправду когда-нибудь придут, знаешь что я сделаю? Я спрячу тебя в моем шкафу, за игрушками, и да, вот еще что… наряжу тебя в мои штаны и куртку, и ты будешь выдавать себя за меня, и мы станем выходить на улицу по очереди, а вместе никогда — понимаешь? Вот здо́рово было бы!

— Да, очень здорово! — грустно повторил Жорж.

Мишель взял приятеля под руку и стал лихорадочно придумывать, чем бы его развеселить.

— Хочешь, я подарю тебе перочинный ножик? — вдруг предложил он. — Знаешь, мой красный ножик, который тебе так нравится?

У Жоржа загорелись глаза.

— Нет, правда? Ты хочешь мне его подарить? Какой ты добрый!

Радуясь восторгу приятеля, Мишель порылся в кармане и одновременно с ножиком нащупал в нем листовки.

— Твои листовки! — воскликнул он. — А я и забыл. Знаешь, я утром спрятал их для тебя, чтобы ты их распространил… Да, а еще, знаешь, подбери-ка себе кличку — у нас у всех уже есть клички!

— Отлично! — воскликнул Жорж. — Меня будут звать… ну… Леонидом[4]. А ты… какая у тебя кличка?

— Геркулес… Хотя, собственно, это уже неважно, раз Союз рыцарей приказал долго жить.

— Как это так — приказал долго жить? — переспросил Жорж, строго глядя на друга.