Долина в огне - [97]

— В богадельню.

Бенедикт уставился на него.

— Что? — спросил он.

Отец Дар, охваченный каким-то слепым неистовством, продолжал рвать письма, уже не читая их.

— Отец мой, — сказал Бенедикт, — отец мой, что вы говорите?

— Я еду в богадельню святого Фомы, — сказал отец Дар, разглядывая какое-то письмо. — Ты приедешь меня навестить?

Бенедикт молчал. До него неожиданно донеслись мужские голоса; кто-то разговаривал на улице и громко ругался, видимо, позабыв, что находится возле церкви.

Отец Дар, словно понимая, что убедить Бенедикта не так-то легко, повернулся к нему и резко повторил:

— Да, да, еду.

Бенедикт настороженно прислушивался к голосам. Отец Дар взглянул на него, потом подошел, тяжело ступая опухшими босыми ногами, молча взял его за локоть и подвел к окну. Он раздвинул занавески, чтобы Бенедикт мог лучше видеть.

Да, слух не обманул мальчика, — перед церковью стояла группа мужчин, они смотрели вверх и громко спорили. Взглянув в том же направлении, Бенедикт увидел на скате крыши двух человек. Вооружившись ломами, они вскрывали шифер. Плиты падали со всего размаху на улицу и разбивались на мелкие куски. У обочины тротуара стояли два грузовика; на них грузили обломки шифера.

Бенедикт устремил на отца Дара взгляд, полный ужаса. Тот пожал плечами и кивнул.

— Они чинят крышу? — с мольбой в голосе спросил Бенедикт.

Отец Дар не ответил. Он опять направился к конторке и выдвинул новый ящик.

— Отец мой! — закричал Бенедикт, не отходя от окна и придерживая рукой занавеску. — Вы должны остановить их! — Он глядел на работающих, не в силах оторвать от них взгляда. — Отец мой! — снова крикнул он. — Отец мой, вы знаете, что они делают?

Но, казалось, отец Дар и не слышит его. На полу лежала груда разорванных писем (корзина для бумаг была полна до краев), а он все продолжал подбрасывать новые клочки. Перечитывая письма, он иногда покачивал головой с чуть смущенной, удивленной улыбкой.

Выпустив занавеску из рук, Бенедикт повернулся к старому священнику.

— Отец мой, я не доносил на вас! — воскликнул он, побледнев, сжимая кулаки.

Отец Дар поднял голову, держа в руках надорванное письмо.

— Отец Брамбо просил меня поехать! — кричал Бенедикт.

Отец Дар рассмеялся.

— Что? Что? — спросил он весело. — Что это ты пытаешься мне рассказать?

Бенедикт понизил голос и уставился в пол:

— Он сказал, что меня хочет видеть епископ.

Отец Дар пристально глядел на него.

— Ну, конечно, конечно! — сказал он наконец.

Бенедикт продолжал, не отрывая взгляда от ковра на полу:

— Церковь продана, отец мой. — Он поднял голову и посмотрел в окно на церковь. — Неужели это правда?

— А ты думал, ее не продадут? — сердито заорал отец Дар. — Вся долина продана!

— Нет, дома не проданы! Мой отец не согласился! — гордо, с жаром ответил Бенедикт, но запнулся. Он так хотел добавить, что он точно это знает, знает, потому что видел их всех там, в лесу.

— Все дома будут проданы, — сказал отец Дар и замолчал.

Горячая волна стыда захлестнула Бенедикта. Он дрожал, облизывая влажным языком пересохшие губы.

— Это моя вина, отец мой! — прохрипел он.

Отец Дар удивленно посмотрел на него и рассмеялся.

— Твоя вина!.. — произнес он и снова занялся письмами. Пока он рвал очередное письмо, Бенедикту припомнилось, как отец Дар разорвал письмо Компании на мелкие кусочки и швырнул их, как горсть снега, в молодого священника.

С улицы послышался громкий треск; Бенедикт бросился к окну. На веревке спускали каменное распятие, оно стукнулось о стену церкви; одна из перекладин креста откололась и рухнула на землю. Люди, стоявшие внизу, в испуге отскочили и теперь, задрав головы вверх, грозили кулаками тем, кто работал на крыше. В это время показался полицейский фургон; у двери его сидел полицейский, загораживая ногами выход. Фургон был переполнен; перед Бенедиктом промелькнули серые лица.

Он обернулся к отцу Дару и сказал с горькой укоризной:

— Продали церковь!..

Отец Дар нагнулся и близорукими глазами разглядывал содержимое одного из ящиков своей конторки. Нечесаные волосы его торчали, как петушиный гребень. Бенедикт посмотрел на него, а потом оглядел комнату, — словно теперь он уже не боялся очной ставки с ней, словно только что получил право разглядывать ее глазами постороннего человека, уже не участвующего в ее жизни. Вот старая качалка, в которой столько лет сидел отец Дар; стулья с прямыми спинками, ножки их украшены резными львиными головами; вот сувениры из Африки: два скрещенных копья, браслет из зубов льва. Он смотрел на фиалки на окне, на аквариум с голубой рыбкой, на картины в золоченых рамах, взиравшие на комнату из тьмы времен. Здесь были полки с книгами, к которым годами не прикасалась ничья рука; книги эти содержали историю и законы церкви. У стены стоял секретер в восточном стиле из темного тикового дерева. Все было подернуто тонким слоем пыли... Запустение и распад уже прокрались в эту комнату. Она казалась обреченной, умирающей. Скоро отсюда все вывезут, дом сломают, а фундамент его навеки погребут под грудами камней. И сад там, за окнами, умрет скоропостижно в полном цвету: неведомо откуда ворвется пламя и убьет одним дыханием фиалки и ирисы, кусты с белыми как снег шарами, цветущие лилии и сирень, живые гроздья винограда на заборе; и если никто не удосужится спасти кошку, то погибнет и она. А котят он утопит, сам...