Долгая навигация - [15]

Распаренный боцман лежал, откинув плюшевую занавеску, в белой маечке на койке и, насупясь, читал. Говорили, что до призыва, до сорок второго года, он был учителем в начальной школе, и всем на «полста третьем» это казалось забавным.

— …Что надо?

— Товарищ мичман. По кораблю должен заступить.

— Заступай, — сказал боцман и перевернул страницу. Книга была обернута в успевший засалиться лист вахтенной ведомости, но Шурка знал, что это — «Джен Эйр», которую боцман ночью забрал у Крохи: «Бессонница у меня. А тебе на вахте читать не положено».

— Два наряда имеешь?

— Имею, — сказал Шурка.

— Заступай.

В каюте стояла полутьма. Сразу за иллюминаторами темнел глухой борт «сто восьмого», меж бортами фыркал отработанный пар. Иван намудрил с цистернами, корабль приобрел ощутимый, градуса в два, крен на правый борт. Ночная лампочка светила на боцманскую грудь — просторную, как письменный стол.

— …Тя-же-ло? — ехидно спросил боцман.

— Нет, — разозлился Шурка. — Не тяжело. — Поднял выгнутую ладонь к берету: — Разрешите идти?

— …Кто за тобой, — рассеянно, зевнув и не отрываясь от книги, спросил боцман, — по графику-то?

— Старшина второй статьи Колзаков.

— Если он не возражает — добро…

Выходя, Шурка едва не сшиб Димыча. Брякнула коробка с «фильмой».

— Что?

Дима виновато сморщился:

— «Далекая невеста».

«Невесту» с начала навигации крутили раз десять. Снова будет белая от солнца Средняя Азия, снова девушки, утомительно распевая, будут ткать ковры с розами и хорошие люди в тучах белой пыли будут выигрывать скачки на замечательных скакунах.

— Брось ты… Хорошее кино.

— Двадцать фильмов базовый прокат дает, — закричал Дима с давней, незаживающей обидой, — на три месяца, на всю бригаду! А в бригаде — киноустановок!.. А что на «Трембиту» выменяешь?..

— Брось. Обед тебе на камбузе оставили, на плите. Иди, пока Иван не сожрал.

Поднявшись в ходовую рубку и шлепнув фамильярно по холодной лысине бесполезный на стоянке машинный телеграф, Шурка толкнул сверкающую надраенной латунью дверь штурманской рубки:

— Добро войти?

Сколько вахт они отмотали на пару с Блондином, сколько Вовка учил его стоять на руле и старпом — возиться с прокладкой… Здесь его принимали как родного, тем приятнее было спросить разрешения. Хозяин поста есть хозяин, а флотская вежливость прежде всего.

Блондин отмахнул короткий, пушистый после мытья чуб, любезно усадил на старый кожаный диван, предложил папиросу. Он понял, конечно, с чем Шурка пришел, но из вежливости сначала поговорили о том и о сем, о полученных утром новых штурманских картах, среди которых, между прочим, были карты района Сорочьей губы — не загреметь бы туда на всю зиму…

— Вовик! Сделай доброе дело. Заступи нынче. А я завтра.

Вовик сидел в чистейшей выглаженной робе; полтора часа до приборки он хотел почитать, там прогуляться в увольнение, потанцевать, сладко выспаться (в воскресенье подъем производится на час позже) и от души прожить праздничный день. И надо же — опять «рцы» на левую руку, звонки давать, гонять приборщиков…

— Шура. Я думал, ты — человек…

— Ладно, — Шурка протянул крепкую ладонь.

— А ты… Не стоит благодарности.

Шурка с сожалением загасил папиросу. Черта с два бы Блондин согласился, если б не гонки. Но если б не гонки — он и просить бы не стал. Спустившись к шлюпке, присел на корточки, начал шкуркой проглаживать уже отгрунтованный руль. А Блондин дождался четырех пополудни, команды по трансляции проводить инструктаж, бросил «Капитана Блада» в стол, прихватил в рубке дежурного папку инструкций и с самым мрачным и сонным видом явился в торпедную мастерскую, где, рассевшись, болтая ногами, галдела заступающая, вахта.

— Встать. В шеренгу становись. Имею сообщить, что праздника для вас не будет: дежурным буду я. Справа по одному. Изложите свои обязанности.

…К началу приборки днище привели в порядок. Оставалась комплектация. Настроения не было, несмотря на то что дождик унялся. По трансляции объявили переход с ноля часов на форму одежды «два».

— С ума посходили, — нерадостно сказал Кроха.

— А, — махнул Иван. — На День Флота в ней выползешь, а с ноля часов снова отменят.

— Волки пускай в ней ползают, — огрызнулся Кроха. В форме «два» покрасоваться он любил и белую форменку накрахмалил еще вчера.

Про форму «два» все знали и были готовы. Дивизионный писарь Мишка, загодя печатавший на своей машинке все приказы, совершенно точно сказал, кому присвоят очередное звание, форменки лежали в рундуках уже с новыми погонами, перехваченными резким блеском галуна.

Помывка кончилась. Котел вырубили, но едкая сырая духота томилась по углам. Шурка съехал по поручням в кубрик и привычно огорчился. Грязи не прибавилось, но весь вид большой приборки пропал. По переборкам текло, на палубном линолеуме темнели водяные разводы, медь потускнела. Койки были перемяты. Матросы утюжили суконные брюки на двух столах, чинили на рундуках робу, брились. Кто-то спал. В углу хохотали и лупили в железный стол доминошники. Всюду валялись, висели голландки, майки, береты.

— Слушать сюда! — сказал Шурка. — До приборки пять минут. Обтянуть койки, барахло убрать. Ходом — из кубрика. Остаться заступающей вахте. Козлятники! Забудете стол сложить — в трюмах наиграетесь. Живо!