Долгая навигация - [17]

Уложили весла. И загрустили — до того не хотелось прятать красавицу под чехол и топать вниз. Тонкий дух праздника кружил, не отпускал, и уйти от шлюпки было труднее, чем проститься с девчонкой в пьянящий майский вечер.

— А если жиром намазать? — сказал вдруг Иван.

Каждый из них слышал, что на больших гонках для увеличения хода днища шлюпок натирают жиром. В бухте такого не делали.

— Где столько жиру возьмешь? — серьезно спросил Леха. — Кок не даст.

— Солидолом. У меня этого солидола — весь корабль вымазать.

И почувствовали, как разминается под пальцами жирная коричневая масса, раскатывается в бесцветную пленку, и шлюпка в новой скользкой кожице пойдет по волне легко…

— Боцман голову открутит, — угрюмо сказал Кроха.

Да, за такого туза в рукаве боцман головы поотворачивает. Так что не придется мазать шлюпку. А жаль.

— А может, не узнает? — безнадежно спросил Сеня.

Горько-горько вздохнул Иван.

— Боцман все знает. Пошли мыться…

И они пошли мыться, довольные судьбой, которая в итоге такого долгого, начавшегося еще за час до большой приборки, многотрудного и шершавого дня дарит блаженство раскаленного душа.

А душ Иван закатил — божественный.

Он прогрел отсек голым паром, от которого сразу взмокли и заслезились черные стекла иллюминаторов, потом дал воду и отрегулировал смесительные колонки, как умел только он — старшина трюмных, трюмный волк, король воды и пара. Колонки не фырчали, не плевались, жаркая вода — смесь воды ледяной с паром — шла из широких рожков ровно и туго. «Давай!» И кинулись под острые, пригибающие к кафельной палубе струи… Робы, береты швырнули под ноги: пусть помокнут, помнутся. Замерли, прислушиваясь к ознобу в спинах…

Корабельное мытье — отрада, священное действо.

Жгучие струи хлещут по темени, плечам, протягивают по спине и бедрам, выбивают всю дурь, усталость, злость. Захлебнуться ласковым, уносящим потоком — и отрешиться от всего… Летом мытье раз в неделю, а в море — и реже, на волне отопительный котел не разведешь. Зимой, когда дармовой пар идет с берега, мойся, если не лень, каждый вечер. Прибавь парку, чтобы полыхнула грудь киноварью, пей взахлеб горячее добро… А когда уже невмоготу — можно браться за стирку.

Робу стирают, не жалея тяжелого, черного мыла, стирают палубными щетками: два раза снаружи, один — изнутри, до стерильности. Потом теми же щетками драят спины. И стирка, и мытье — на износ, дай бог здоровья изобретателю бани и старшине трюмных Ивану Доронину.

…Помывшись, долго остывали в предбанничке. Перекурили. Осторожно прогулялись на полубак, развесили на бельевых леерах майки и робу. Покосились (не шумно ли ходят) на окна командирской каюты, и Иван тихонько засмеялся:

— Кроха, а как ты привидение поймал?

Кроха засопел и промолчал.

Кубрик — в полосах синего света — уже спал. К середине ночи станет душно, потянутся из углов бормотание, храп, сонная ругань, — покуда не погонит вентиляция вниз холодный, пахнущий морем воздух.

Негромко распили остывший, оставленный им на баках чай, уложили, позевывая, робу. Если даровано человеку счастье, так вот оно: забраться после мытья в родную койку, вытянуться нагишом в прохладных свежих простынях — и отчалить тихо в царство снов. Засыпая, Шурка успел подумать, что на корабле хорошие сны — штука неудобная. После них весь день идет косо и невпопад.

Ночь спали отвратительно.

Снились весла, боцман и зеленая ракета в быстром пасмурном небе.

14. Легенда о корабельных привидениях

История с привидениями приключилась в феврале, когда стояли самые жесткие морозы.

С началом зимы большинство кораблей уходило из бухты — подальше от льда и бездействия. Уходили на чистую воду, в поход, или в док. К Новому году в бухте вставал лед. Кромка льда с каждой ночью уходила в море все дальше. Становились на прикол ледокольные буксиры. Падали черные от морского ветра вымпела, и в финчасти отщелкивали прочь морскую надбавку. На кораблях начинался стук топоров. Обшивали шкафуты досками, утепляли опилками шахты, возводили над люками дощатые тамбуры. На стенке прокладывали магистраль паропровода, корабли подсоединялись к ней, жадно хватая каждый глоток тепла. По утрам, в темноте, приборщики сметали с мостиков снег. Палубу отдирали ото льда, драили соляром. Под робой начинали носить фланельки. Курение на заколоченном досками шкафуте из радости становилось мукой: мундштук папиросы мгновенно леденел, дым с морозной сыростью гвоздем вставал в глотке. Фалы перемерзали и ломались, приводя сигнальщиков в исступление. И пресная вода бежала с берега такая студеная, что, по словам Крохи, мыло не мылилось.

Но все это были мелочи. Обжившись во льду, принимались готовиться к навигации: ремонт, учеба, тренировки. И старпом «полста третьего» Луговской, помимо карусели дневных учений, трогательно любил ночные тревоги, — а значит, любили их и матросы.

Ночи стояли звездные, с хрустом.

Лунища висела в желто-зеленом ореоле. По субботам на крахмальном снегу стенки, в свете прожекторов с вышек, выстраивались увольняемые. Строй насквозь проходили офицеры, проверяли прически, ширину брюк, высоту каблука, расчески, носовые платки, иголки в шапке… проверяли все. Строй редел, таял, неудачники косо шли назад к кораблям. Остальные равнялись, поворачивались направо и с пронзительным скрипом уходили в темноту. В городке выли псы.