Доктор Захарьин. Pro et contra - [58]
Законопослушному Захарьину не оставалось ничего иного, как возмущаться «бессовестной агитацией», поднятой против него «врачебной кликой», да обсуждать с теми, кому он ещё доверял, «неблагодарность, зависть и вероломство» коллеги, «обязанного ему всем своим положением».[361] Лишь с теми же особо доверенными лицами профессор мог поделиться и своими фрагментарными впечатлениями от вышедших в свет клинических лекций Остроумова: «Невежественные разглагольствования и праздные гипотезы; коллекция наглых заявлений с целью морочить слушателей; неряшливое изложение и непристойные выражения; умышленное затушёвывание (конечно, из личных поводов) значения минеральных вод; видна добрая школа, но её влияние затемнено индивидуальными особенностями клинициста».[362]
Течение болезни покойного императора и трудности её распознавания обстоятельно разбирали в приватных беседах врачи Москвы, Петербурга и, наверное, других городов, но выступить в прессе с обоснованной критикой диагноза и образа действий Захарьина осмелился только один человек – клинический профессор Киевского военного госпиталя и ординарный профессор по кафедре физиологии университета Святого Владимира Чирьев, автор более ста научных работ и курса физиологии, принятого в качестве учебного пособия почти во всех российских университетах. Чирьев не сомневался в том, что болезнь Александра III началась по крайней мере за год до того, как её обнаружили; об этом свидетельствовало, в частности, обильное и продолжительное носовое кровотечение, перенесённое императором в августе 1893 года. Захарьин же обследовал своего пациента крайне поверхностно и не задумался ни о природе носового кровотечения, ни о причине «стеснения в груди», возникавшего у Александра III при переходе в горизонтальное положение. Отсюда следовал вывод: лечащий врач императора Захарьин продемонстрировал полную безответственность.[363] К счастью для Захарьина, в Москве и Петербурге на открытое письмо Чирьева внимания не обратили.
Май-август 1895
От множества потрясений, испытанных в 1894 году, Захарьин оправился не скоро, но весной 1895 года уже настолько окреп, что согласился приехать в Одессу и 9 мая освидетельствовать Великого князя Георгия Александровича. При осмотре Великого князя выяснилось, что тот провёл зимние месяцы в Греции и Алжире, а на обратном пути в пределы Российской империи посетил двух профессоров – Лейдена и его ученика Нотнагеля.
Над полученной информацией Захарьин размышлял, как обычно, долго и обстоятельно. Окончательное решение он принял 17 мая и тотчас написал императрице Марии Фёдоровне и министру императорского двора о своём отказе «продолжать заведование лечением Его Высочества». Предлог для этого отказа свалился ему в руки пусть нечаянно, зато своевременно: отдельные терапевтические меры, предложенные немецкими врачами, не соответствовали, как он полагал, его, Захарьина, «плану лечения». Через день, 19 мая, отправив Николаю II донесение о состоянии здоровья Великого князя, Захарьин поспешил считать себя свободным от каких-либо обязательств перед семьёй императора. Тем не менее в июле ему пришлось принять десять тысяч рублей, выплаченных ему, согласно Высочайшему повелению, за консультацию Георгия Александровича.[364]
6.5. Тайный советник Г.А. Захарьин (конец 1880-х годов); фотопортрет с дарственной надписью полковнику Нилу Петровичу Беклемишеву (1830–1891) – командиру Староингерманландского пехотного полка.
Впоследствии советские историки медицины разошлись во мнениях по очень важному для них вопросу: числился ли Захарьин лейб-медиком? Учитывая монархические взгляды директора факультетской терапевтической клиники, некоторые его биографы полагали, что он оставался лейб-медиком Александра III на протяжении многих лет.[365] Иной точки зрения придерживался известный историк медицины Лушников: «Захарьин не мог поставить себя ни при каких условиях в положение подчинённого. Вот почему он категорически отказывался от должности лейб-медика, которая ему предлагалась в связи с болезнью императора Александра III».[366]
Сам Захарьин высказался по этому поводу с обычной своей притворной прямотой: «После январской болезни Государя мне было предложено (чрез графа Воронцова-Дашкова) звание лейб-медика. Я должен был отказаться, объяснив, что по состоянию своего здоровья могу являться как консультант на короткое время, но быть настоящим лейб-медиком, состоять постоянно при особе Государя – не в силах. Мне было тогда 64 года и здоровье давно уже было потрясено, так что я мог быть деятелен лишь в весьма суженных границах и при строжайшем соблюдении известного образа жизни в привычной покойной обстановке. В противном случае при телесном и душевном утомлении появлялись нервные боли в ноге (neuralgia ischiadica) и бессонница: боли, не позволяя оставаться сколько-нибудь времени в одном положении, заставляя менять последнее, усиливали бессонницу, а последняя, ухудшая общее нервное состояние, делала боли тем более мучительными, так что всякая деятельность становилась невозможною. Так было со мною при особенно неблагоприятных для меня условиях жизни в Беловеже и Спале и вынуждало уезжать в Москву для поправления. Возвращаться я мог лишь тогда, когда был вновь призываем. во время моего отсутствия наблюдал за ходом болезни и лечения профессор по той же кафедре клиники, что и я, – Попов, состоявший при Великом князе Георгии Александровиче, пребывавшем тогда вместе с Государем».
