Доктор Захарьин. Pro et contra - [49]

Всего лишь два семестра успел отслужить Голубов в качестве преподавателя, как Захарьин озадачил своим пожеланием министра народного просвещения графа Делянова и попечителя Московского учебного округа графа Капниста. По этому поводу 3 ноября 1892 года граф Делянов соизволил написать графу Капнисту: «Профессор Захарьин, свидетельствуя о выдающемся даровании и отличных преподавательских способностях приват-доцента Голубова, обратился в Министерство с ходатайством о назначении его сверхштатным, без содержания, экстраординарным профессором Московского университета по кафедре частной патологии и терапии. Предварительно какого-либо по сему предмету распоряжения считаю долгом покорнейше просить Ваше Сиятельство не отказать сообщить мне Ваше по настоящему делу заключение. Примите уверение в совершенном почтении и преданности».[300]

Свой ответ министру граф Капнист выслал через полтора месяца – 17 декабря 1892 года: «По окончании курса в университете, Голубов три года состоял ординатором при пропедевтической факультетской клинике (профессора Черинова), а затем занимался практикою и продолжал свои научные занятия, как удостоверяет профессор Захарьин, под его непрерывным руководством. О способностях, познаниях и трудолюбии доктора Голубова профессор Захарьин даёт самый лестный отзыв. Лично на меня он произвёл впечатление толкового и дельного человека.

С 1 января 1891 года доктор Голубов, согласно ходатайству медицинского факультета, принят в число приват-доцентов Московского университета, причём читал лекции и вёл со студентами практические занятия в клинике профессора Захарьина, пополняя таким образом его курс. Занятия доктора Голубова профессор Захарьин признаёт в высшей степени полезными. <…. Я не вижу препятствий к назначению сверхштатным профессором по этой кафедре доктора Голубова, заслуги и способности коего засвидетельствованы столь авторитетным человеком, как Захарьин, если только Ваше Сиятельство признаете возможным сокращение для него срока [службы не менее шести семестров], установленного статьёй 99 Устава».[301]

Решение о назначении Голубова сверхштатным (без содержания) экстраординарным профессором кафедры частной патологии и терапии граф Делянов подписал 15 января 1893 года. С 27 января лучший ученик Захарьина приступил к исполнению своих новых обязанностей.[302] На своей кафедре он читал лекции по вторникам и субботам с 9 до 11 часов, а кроме того проводил занятия со студентами в амбулатории факультетской терапевтической клиники по средам и субботам с 12 до 15 часов. При педагогической нагрузке в объёме десяти часов в неделю у него оставалось достаточно свободного времени, чтобы превратить уже опубликованную в 1892 году вступительную лекцию в своеобразный очерк или, точнее, в программный документ школы Захарьина под названием «О направлениях в русской клинической медицине (Москва и Петербург)».[303]

Посредством многословных рассуждений с упоминанием самых различных авторов, якобы разделяющих его взгляды, Голубову удалось обнаружить в Российской империи две совершенно несходные клинические школы: «гиппократическую» московскую во главе с Захарьиным и экспериментальную петербургскую, созданную «пылким и увлекающимся умом» Боткина. Неукоснительно соблюдая инструкции своего наставника, благодетеля и в придачу друга, Голубов не постеснялся обвинить Боткина в трёх тяжких прегрешениях: злоупотреблении теорией болезни наряду с малообоснованным гипотезированием; увлечении экспериментом «в ущерб сущности клинического дела»; пренебрежительном отношении к лечению больных и, соответственно, к индивидуализированному подбору терапии (в частности, кровопусканию и применению минеральных вод). Если единственно правильная школа Захарьина использовала «лучший из всех известных» метод исследования и поэтому отличалась «всесторонней тонкой диагностикой и превосходной реальной, подобной художественному изваянию, терапией», то петербургская школа оказалась, по утверждению Голубова, «отвлечённой, нереальной, далёкой от условий действительности клинической медицины».

Ошеломлённые современники не сразу оценили проявленную Голубовым способность к бесцеремонному передёргиванию фактов, преднамеренному их извращению и прямой лжи. Немного опомнившись, московская профессура прекратила подавать руку недавнему коллеге. Тем временем отдельные медицинские журналы позволили себе выразить осторожные сомнения в самом существовании московской клинической школы.[304] Подвергаться же риску публичного конфликта с главой этой школы никто не намеревался. Несогласным с воззрениями Захарьина и его единомышленников можно было утешаться только репликой Манассеина – редактора еженедельника «Врач»: «Боткин, память которого благоговейно чтут не только имевшие счастье быть его учениками, но и все, кому дороги действительные успехи русской медицины, – такая крупная величина, что не господам Голубовым набросить на него тень».[305]

Но все высказывания такого рода Захарьин попросту игнорировал. Полюбившийся ему с первого взгляда опус нерукопожатного Голубова маститый профессор немедленно напечатал как приложение к четвёртому выпуску своих клинических лекций, а потом распорядился о переиздании низкопробного творения в виде брошюры, растиражированной однократно в Петербурге (1894) и дважды в Москве (1894, 1895). Захарьин был совершенно уверен и в своей правоте, и в своей победе над многолетним конкурентом на звание наилучшего терапевта Российской империи. Как ни странно, в чём-то он был безусловно прав. В стране, где произвол из столетия в столетие оставался краеугольным камнем государственной власти и менялась в первую очередь лишь униформа правительственных чиновников, деспотизм и уникальное корыстолюбие Захарьина приходилось рассматривать как самобытную закономерность, а гуманизм и бескорыстие рождённого свободным Боткина – как явное нарушение извечных правил старинной российской игры в начальника и подчинённых.