Доктор Сакс - [58]
«Глаза вечности, сынок, — Гляди!»
Я поглядел, и вдруг в ночи все заполнилось парящими глазами, ни одни не ярче звезд, но как серые склядки в фактурном плаще полей и ночнонебес — ошибки нет, они никли и ужасались при виде Доктора Сакса и меня, когда мы пролетали вслед за лязгающими полуночниками впереди. Казалось, не двигаясь, глаза не отрывались от нас, словно армии летающих тарелок, а мы вымахивали великим грубым диким полетом над полями, песчаным обрывом и все еще бурой вспененной рекой к Замку.
9
А затем пошел дождь, Доктор Сакс печально разместился на валуне у самой реки в той части, где лужайки Змеиного Холма простирались вниз кустисто и дико к скалисто вечному брегу Мерримака. «Нет, сынок, — сказал Сакс, когда затарабанили первые капли, а я огляделся на вдруг темную ночь с ее дождепокровами и прислушался к морокам из Замка. — нет, мальчик мои, дождь начался меня обессилить. Годы жизни моей нагромоздились огромным гореизнуреньем в некогда тревогохоромной душе, что покоилась на дрожащих, но крепких столпах; нет, ныне же сомненье возвращается хлестать меня в старости моей, где в юности я покорял — дни ящерки на солнце — Нет, от этой горести с дождем мне хочется сесть на камень и плакать. О волны реки, плачьте». Он садится, осавановленный — Я вижу, что из его основополагающей черной шляпы торчит уголок резиновой лодки над пугающе грузовым абсолютно черным телом его в покровах. Река плещет и завывает на валунах. Ночь крадется по ее туманной поверхности на встречу со свалко-берегами и фабричными трубами. Весь Лоуэлл омыт синим светом.
Обычно голубые окна «Мануфактуры Миллза» в ночи теперь пронзительны, разбивают сердце невиданной синевой — ужас, как эта синева сияет, словно потерянная звезда в голубых ночных огнях Лоуэлла, — но даже пока я на нее гляжу, ночь медленно краснеет, поначалу кошмарно красным, замшево-красным со злою сраной рекой, а потом обычным глубоко глубинным ночным красным, что омывает все тусклым мягким успокаивающим зареном, только очень похожим на смерть, — Вакуумированные порошки Доктора Сакса создали Икону для Пустоты.
Л он сидел, хмурясь. «Нет, это есть и будет правдой, Змей не может быть настоят, шелуха голубков или шелуха дерева, все это взвихрится прочь с земли иллюзией, или прахом, тонкой пылью, от коей смыкаются вежды — Я видел, как копится пыль на странице, сие результат огня. Огнь не поможет жару стыда и безрассудства. Фуу-уии — что же мне делать?» Он гложет раздумчивые кулаки. «Я совершу телодвиженья… ибо сей грустный дождь, что ныне сбирается во всю свою силу… похлопывая по утишенной, однако не покаранной реке с многообразными ее плевкоруками, можно сказать — нет, Змей не реален, эт шелуха голубков, эт цимес, эт вымыт дождем. Я говорю — как? каук?» Он поднял взор рассеянный. «Но я свершу телодвиженья. Я двадцать лет ждал этой ночи и теперь не желаю ее — то паралич руки и разума, то секрет безстрашья… Мне как-то кажется, злое творенье само должно встревожиться пли ж исправиться в органическом древе вещей. Но сии размышленья без ползы моему старому Спруф-Сорванцу Чепухня-Саксу — послушай меня, Джеки, детка, мальчик, идущий со мной, — сквозь сомненья и слезы, взбужденные дождем, где знаю я, что роза течет, и мне естественней улечься и примириться с унылой осажденной вечностью, в своей постели скорбей, что грубей, с глазами ночи и саванами души, чтобы мои уравновешенные пальцы не вылезали — из сеней аркадных колонн, оставались среди собратьев-евангелиан Обетованного Севера — вечно обещанного, никогда-ни-в-чем-не-уступающего Северного призрака в саване из верхнего снега, хрипа снежных певцов, что воют в Арктико-пронзенной, одиночественной ночи — но я иду и упоминаю, иду и взыскую моего трепета».
10
Мы пошли дальше к Замку.
Все начало происходить, дабы предотвратить достиженье нашей цели, коей, как сказал Доктор Сакс, был провал — «Провал, провал, вы эт о чем, какой еще провал?» — не перестаю его спрашивать я, спеша за ним, все больше страшась. Мне так же, каково было на плоту, могу спрыгнуть, a могу остаться. Но я не знаю, как истолковать простое действие плота этими порошками и таинствами, посему глупо на ощупь пробираюсь по черной жизни и безрассужу свою Тень. Жажду великого солнца после всего этого рока, и ночи, и мрака, этого дождя, этих потопов, этого Доктора Сакса Северо-Американской Древности.
Мы пускаемся в узкий проулок меж двух внезапных каменных стен во дворах — дождь каплет со скал.
«Солнцепоклонники проходят сквозь промозглые пещеры к своему змеиному сердцу», — кричит Доктор Сакс, ведя далеко вперед своим капюшоном. Вдруг в конце каменного проулка я вижу: стоит громадное привидение.
«Это Чудище Блук!» — кричит Доктор Сакс, возвращаясь ко мне узким проулком, и я вынужден распластаться, дабы принять его. Блук — громадный лысый жирный гигант, несколько беспомощный, он не может наступать по проходу, но тянется 20-футовыми руками поверх стен, словно огромный клей растекается, безо всякого выражения на мучнистом тестяном лице — жуткое фу — зверь первой воды, скорее студенистый, чем страшный. Сакс приник ко мне в своем Саване, и мы перемахнули стену во мгновенье летучемышьего ока. «Он зол как черт, потому что мы застали его за похоронами луковицы в саду!» Блук издал слабый тонкий свист отвращения от того, что нас упустил Мы бежали как ошпаренные по мокрому саду каплющих кустов, по ручейкам, болотным кочкам, камням, и вдруг я вижу громадного паука, будто четверо человек привязаны друг к другу спинами, — он бежит туда же, гигантская зверюга, бежит, как полоумная, через зарево дождя.
Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры – писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы.
"Бродяги Дхармы" – праздник глухих уголков, буддизма и сан-францисского поэтического возрождения, этап истории духовных поисков поколения, верившего в доброту и смирение, мудрость и экстаз.
После «Биг Сура» Керуак возвращается в Нью-Йорк. Растет количество выпитого, а депрессия продолжает набирать свои обороты. В 1965 Керуак летит в Париж, чтобы разузнать что-нибудь о своих предках. В результате этой поездки был написан роман «Сатори в Париже». Здесь уже нет ни разбитого поколения, ни революционных идей, а только скитания одинокого человека, слабо надеющегося обрести свое сатори.Сатори (яп.) - в медитативной практике дзен — внутреннее персональное переживание опыта постижения истинной природы (человека) через достижение «состояния одной мысли».
Еще при жизни Керуака провозгласили «королем битников», но он неизменно отказывался от этого титула. Все его творчество, послужившее катализатором контркультуры, пронизано желанием вырваться на свободу из общественных шаблонов, найти в жизни смысл. Поиски эти приводили к тому, что он то испытывал свой организм и психику на износ, то принимался осваивать духовные учения, в первую очередь буддизм, то путешествовал по стране и миру. Единственный в его литературном наследии сборник малой прозы «Одинокий странник» был выпущен после феноменального успеха романа «В дороге», объявленного манифестом поколения, и содержит путевые заметки, изложенные неподражаемым керуаковским стилем.
Роман «На дороге», принесший автору всемирную славу. Внешне простая история путешествий повествователя Сала Парадайза (прототипом которого послужил сам писатель) и его друга Дина Мориарти по американским и мексиканским трассам стала культовой книгой и жизненной моделью для нескольких поколений. Критики сравнивали роман Керуака с Библией и поэмами Гомера. До сих пор «На дороге» неизменно входит во все списки важнейших произведений англоязычных авторов ХХ века.
«Ангелы Опустошения» занимают особое место в творчестве выдающегося американского писателя Джека Керуака. Сюжетно продолжая самые знаменитые произведения писателя, «В дороге» и «Бродяги Дхармы», этот роман вместе с тем отражает переход от духа анархического бунтарства к разочарованию в прежних идеалах и поиску новых; стремление к Дороге сменяется желанием стабильности, постоянные путешествия в компании друзей-битников оканчиваются возвращением к домашнему очагу. Роман, таким образом, стал своего рода границей между ранним и поздним периодами творчества Керуака.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.