Доказательство - [27]

— Что же вы намереваетесь делать? Не пора ли чай заваривать? — Геометр посмотрел на часы. — Не пора еще, не время. Подождем. Спешить не нужно. А сейчас за работу, за работу, за работу, иначе всё тут рухнет, пока мы охотимся за строптивой. Без нас всё рухнет, нельзя-нельзя отвлекаться. Пёс справится.

Его ученик не мог не справиться. Вот уж кому можно доверять. Математик кивнул лампе и принялся за сверку очередных расчетов.

Когда Пёс вернулся в дом, собравшиеся уже переместились в гостиную. Все молчали. Ман как-то виновато поглядывал на Володьку, а Китаец поправлял одну из многочисленных салфеточек под одним из многочисленных фарфоровых драконов.

— Как у тебя это получилось? — Ман посмотрел на Хранителя в упор.

— Что именно? — Пёс подошел к мальчику, опуская руку ему на плечо.

— Справиться с ним, разумеется.

— Он сам справился, я просто немного его подтолкнул.

— Подтолкнул, говорите-с? — Китаец напряженно выправлял несуществующую складку на кружевном плетении. — Подталкивать у нас могут далеко не все. Что вы сделали, сударь?

Гончий взглянул на старика. Помолчал. Вздохнул.

— Ослабил кое-какие нити его желаний. Этот человек устал. Ему нужно было совершить переход уже давно. Я не сделал этого раньше только потому, что не имел указаний.

— Сейчас тоже не имели-с…

— Сейчас время особое.

— Военное-с? Пора камушки пустить на баррикады?

— Уймись ты со своими шутками. Сам не понимаешь, старик, что происходит? Этот человек нам только помешал бы. Он выводил душу из равновесия.

— Ох уж мне эти Геометры со своими равновесиями. Помню, Четырнадцатый был вообще чудак — нашего, конечно, не переплюнул-с, но весы везде понарасставил, чтобы карандаши взвешивать. «Равновесие должно быть во всем!» — Китаец хихикнул, смакуя воспоминание.

Володька ощущал тяжелую ладонь Пса на своем плече. Тоска, охватившая его после ухода Ёла, медленно отступала, сплетаясь во что-то теплое, скапливающееся у горла. Он почти не знал этого человека, но его присутствие было чем-то важным. Почему, мальчик не мог объяснить, не подбирались слова, но мрачный, едва смотрящий на него калека был нужен, почти необходим. Ладонь сжималась на плече, становилась все тяжелее, комок в горле — почти обжигающим. Эти люди что-то говорили, а Вольский всё ниже опускал голову. Он не ощущал звенящей нити, которая натягивалась всякий раз, как душа что-то хотела ему сказать. Она молчала. Оставляла его один на один с непонятными сейчас каплями, нависшими на ресницах. Почему же так нужен был тот человек? Цепкие горячие пальцы всё сильнее давили на плечо. Володька рвано выдохнул и поднял глаза:

— Сделайте уже что-нибудь! Сделайте! — он сам не поверил в то, что произнес эти слова, в то, как их произнес. Голос звучал как-то глухо и словно со стороны. Опущенная на плечо ладонь мгновенно перестала перекрывать дыхание, казалось, только она и мешала заговорить. И вновь зазвенела нить, пронзительно. — Сделайте!

Пёс улыбался, не глядя на мальчика. Эта улыбка заставила Мана съежиться и ждать. Страх медленно расползался по его крови. Что происходило в голове у такого понятного прежде Хранителя, профессор не понимал. Он только ждал, что вот сейчас отпустит это гнетущее ощущение, вот уже почти… почти…

— Ман, — профессор вздрогнул. — что же ты молчишь? — улыбка Пса жестким контуром резанула по мыслям Мана.

— О тебе думаю.

— Получается?

— Нет.

— Вот поэтому, мальчик, мы ничего и не можем сделать. Профессор думает обо мне, а не о твоей душе, — голос был мягким и словно уводящим куда-то.

— Сделайте, сделайте, сделайте, — Володька шептал и шептал это слово, хватаясь за него, не поддаваясь тихому убаюкивающему тембру.

— Сделаем. Как только профессор и Китаец перестанут валять дурака.

Китаец кивнул. Ему всё меньше хотелось видеть Хранителя в своем доме. Профессор, кажется, понял, к чему подводит их Пёс, и кивнул тоже.

Низкий потолок в помещении без окон делал его на первый взгляд крохотным, однако долгие ряды стеллажей растягивали пространство вширь. На многочисленных полках в хаотичном порядке лежали рулоны бумаги: светлой, темнее, оттенка шоколада, почти прозрачной по легкости и плотной, похожей на тонкие листы металла. Бумага, бумага, бумага. Володька замер у входа. Какое-то неопределенное воспоминание забилось под пальцами — белые листы, теплые, и карандашные штрихи. И вновь тяжелая тонкая ладонь опустилась на его плечо. Дымка воспоминания рассеялась. Вольский зажмурился, пытаясь ее вернуть, но ничего не получалось, а Пёс уже увлекал его вглубь мастерской. В дальнем углу расположились какие-то причудливые механизмы, названия которых Володька не знал, да и не видел их никогда прежде. Что-то дымилось в кипящих котлах, рождая туман, заволакивающий весь двор. В мастерской он послушно стелился по полу, а, выбравшись за дверь, расплывался серым плотным маревом.

— Что он делает, это ведь он делает? — профессор вздрогнул. Он столько времени провел рядом с душами, но всё никак не мог привыкнуть к голосам, которые слышал. Его часто атаковали вопросами, иногда просьбами. Отстраненность, сложенная кирпичиками многочисленных лет, позволяла Ману разрешать самые спорные вопросы, говорить с самыми сложными душами, но события последних дней пошатнули его уверенность — он кожей чувствовал напряжение и тишину. С ним говорила только одна душа. Остальные попросту не появлялись. Опасения взволнованных теней Ман чувствовал неуловимой обычному человеку вибрацией воздуха. Нужно бы в «таверну». Наверняка волнения нужно будет успокаивать еще долго, после того, как всё завершится. Но только после…