Дочери человеческие - [27]

— Ты что… ты не слепая? — тихо, осторожно спросил Марат и посмотрел на свою бригаду каким-то особым взглядом.

— Почему я слепая? — удивилась Лада. — Тебя же я вижу, и платок твой вижу.

— Ох! Ну… — проговорил Марат, смущенно прокашлялся. — Я спросил так, просто… Показалось…

— Да, — согласилась Лада, — я тебя понимаю.

Марат поднял голову и недоверчиво посмотрел ей в глаза. Встретив ее широко открытый недоумевающий взгляд, покраснел.

— Ты странная, — сказал он и увидел, как погрустнело ее лицо. — Не как все. С тобой и говорить-то не знаешь о чем.

И Лада кивнула. Она уже много раз слышала это.

— Я пойду, — сказала она, — мне далеко.

— Где же ты живешь, разве не здесь?

— В Лозово, — ответила Лада.

— А тут кто у тебя? — продолжал допытываться Марат, потому что все еще чувствовал свою неосознанную вину перед Ладой.

— Вот… — она развела руками. — Ваш дом. Я хожу смотреть, как он строится.

— Чудачка! — Светлана даже всплеснула ладонями. — Подумать только, нашла родню: дом этот!

Когда Лада уходила, почти вся бригада провожала ее взглядами. Она шла по накатанной, глянцево блестевшей колее проселка, и солнце, висевшее в зените, пронизывало воздух оранжевыми нитями.

«Зачем только я показалась им на глаза, — думала Лада, — теперь и они будут знать, что я не как все…»

Ее разбудил смех Женьки. Она открыла глаза и увидела, что Женька стоит на коленях на подоконнике открытого окна, смотрит во двор и смеется. Смеясь, он откидывался назад и, чтобы не упасть, хватался за край подоконника. Сперва Лада просто смотрела на Женьку, слушала его смех, потом вскочила с дивана, натянула сарафан и подбежала к окну: ей хотелось увидеть, что происходит во дворе, над чем смеется Женька.

А там происходила драка между котом Пимом и петухом Фиником. Распря между ними началась давно, и бои происходили ежедневно, причем побеждал, как правило, петух Финик.

Лада, потеснив Женьку, улеглась грудью на подоконник и с самозабвением принялась наблюдать за битвой кота с петухом.

Финик наскакивал на Пима, пытаясь клюнуть его в морду, а кот, сев на задние лапы, отбивался когтями, шипел и плевался от негодования. Иногда Пиму удавалось закатить оплеуху Финику, и тот истерично вскрикивал, подскакивал и пытался ударить кота шпорами, а то даже сесть тому на спину. Вокруг летали перья и клочья шерсти. Петух приходил в неистовство, распластывая крылья, низко пригибаясь, вытянув по-гусиному шею, устремлялся на Пима.

И Пим не выдержал, пустился наутек, стрелой взлетел на дерево. Финик некоторое время еще патрулировал вокруг убежища Пима, греб лапами землю, как норовистый конь, потом это ему надоело, и он умчался к курам, победно горланя.

Женька сказал:

— Наш Финик — самый страшный зверь!

— Он просто нахал, — ответила Лада. — Я бы на месте Пима…

— Ну так подерись, — быстро ответил Женька, — подерись с Фиником!

— Скажите, какой умник! Будто я не видела, как ты удирал от этого дрянного петуха. Молчал бы!

— Тогда я был еще маленький, — возразил Женька. Он посмотрел на Ладу. — Ты почему так долго спишь?

— Я хочу, чтобы скорее прошло время, — ответила ему Лада.

— Ага! — Женька мотнул головой, — я знаю, ты ждешь не дождешься, когда приедет папа Митя. — Он все еще сидел на подоконнике и рассматривал Ладу, как новинку. Глаза у Женьки были зеленовато-коричневые, широко расставленные и всегда немного удивленные.

— Не твое дело, — сказала Лада, отходя от Женьки.

— Конечно, вы опять ссоритесь? — спросила вошедшая в комнату Дана. Она прищурилась, оглядела Ладу, словно снимая с нее мерку, прошлась по комнате, держа руки за спиной и ступая, как балерина. — Идите лучше на кухню, я приготовила завтрак.

— Я не хочу, — быстро ответила Лада и тоже выпрямилась, отвела руки за спину.

Дана поджала губы.

— Можешь дуться на меня, сколько угодно! Но мы обещали дяде Мите присмотреть за тобой, и я обязана накормить тебя завтраком.

— Конечно, иначе ты наябедничаешь.

— Да. Можешь называть это ябедничанием.

— Вы тоже ссоритесь, — сказал Женька и показал им язык.

Лада молча пошла на кухню, села за стол.

— Где ты пропадала вчера? — спросила Дана, наливая молоко в глиняные кружки. Эти кружки были делом ее рук, и потому при любом случае Дана старалась выставить их напоказ. Смешные четырехугольные, с такими же ручками, обожженные до темно-кофейного цвета, немного шершавые и тяжелые. Ладе нравились кружки, как нравились настенные декоративные тарелки, тоже изделия Даны, но она никогда не признавалась в этом и, чтобы позлить Дану, делала вид, что ей больше по душе стаканы, которых терпеть не могла. Стаканы трескались от кипятка и обжигали губы, и потом они так легко разбивались…

— Эти кружки, — сказала она, — такие толстые и тяжелые… Можно, я перелью молоко в стакан?

Дана молча подала ей стакан, и Лада принялась переливать молоко под осуждающими взглядами Даны и Женьки.

— Почему ты не пришла обедать? — снова спросила Дана. Она была старше Лады и потому старалась сдерживаться.

— Я обедала дома, — ответила Лада, с сожалением отставляя в сторону кружку и придвигая стакан, — не такая уж я беспомощная, как вы все тут думаете. И еще я мыла полы и прибирала в комнатах.