Дочери человеческие - [24]

— Сейчас выгоним, — поспешно отзывается дед Степан, — пугает он тебя, нто ли?

— Нет, — говорит Мария, — нет, пусть он тут… Пусть он дома. Георг любил кошек… Он любил… Стучат!

— Ветер стучит.

— И все еще ночь?

— Ночь.

— Это хорошо, — успокаивается Мария, — ночью темно. Ночью люди не видят. Я пойду к Георгу.

— Он сам придет к тебе, — отвечает Невена.

— Жарко. Не укрывайте меня, — просит Мария и пытается сбросить одеяло. Огонь из печи жжет ее.

— Терпи, — голос Невены похож на шепот камыша, — терпи, милая. А не можешь терпеть — кричи. Сперва кричит мать. Потом кричит дитя…

— А когда же песню петь? — удивляется Мария и хмурит брови, пытаясь вспомнить что-то, связанное с песней.

— До песен ли тебе?

— Эту вот: «Лад… Ладу…»

Но слова песни ушли, и стали неясными лица Невены, и Степана, и Алены. Даже огонь потускнел, стал лампадным.

Ночью пришла Катрина, разбудила отца Варсонофия и Марию.

— Бабушка скончалась.

Только и запомнились Марии медные пятаки на глазах бабушки и лампадка в углу…

Ночью уезжал Георг, переодетый в монашескую скуфейку.

— Проститесь, — оказала Катрина, — может, и не увидитесь.

Ночью уехали и они с Катриной туда, на озеро Ялпуг, где скрывался в камышах Георг.

Ночью, теперь уже разбудив Катрину, оказала Мария:

— Я люблю Георга, вашего сына.

Ночью отвез ее Теринте на лодке к Георгу, потому что так хотели Мария и сам Георг.

Ночью, в канун своей смерти, старая Александра сказала Катрине: «Сердце Марии выбрало твоего Георга, — так когда-то сердце ее матери избрало моего внука Савву. Не противься этой любви, Катрина. Я хочу, чтобы у Марии было дитя».

Мария говорит:

— Я хочу, чтоб он родился ночью. Я боюсь дня.

Ей никто не отвечает. Бабушка Невена по-прежнему сидит у кровати, голова ее низко склонилась на грудь. На столе горит плошка, на потолке мается неяркое пятно света. Мария некоторое время следит за ним; пятно то растекается, то дергается в сторону, то сужается, становится ярким и круглым. За стеной по-прежнему шумит мере и сыплет дождем в стекла окон. А пятно на потолке дергается, как маятник взбесившихся часов.

Тогда Мария закрывает глаза и слышит, как ахает, чему-то дивясь, море, а дождь урезонивает его: ш-ша! Ш-ша…

Дождь вес шепчет, шепчет…

— Я так мало знаю, — говорит Мария, — и так мало умею…

И Георг отвечает:

— Ты знаешь много и умеешь еще больше.

Его голова лежит рядом с ее головой, она слышит дыхание Георга.

— Что я знаю? — удивляется Мария. — И что умею? Я училась всего четыре года. Умею только крахмалить рубашки, немного шить и еще рисовать узоры на печах и стенах. Я люблю рисовать цветы и птиц. Если будет у нас с тобой дом… комната… я буду рисовать цапель и камыш.

— Ты знаешь и умеешь гораздо больше, — отвечает Георг.

— Что же? — интересуется Мария.

— Ты знаешь, что такое любовь и преданность. Ты умеешь быть нежной и верной. Ты умеешь дарить человеку надежду и радость.

— Это умеет делать каждый.

— Нет.

Георг ложится на спину, а Мария приподнимается на локте, пытается разглядеть его лицо. Но на земле ночь, и вход в шалаш занавешен куском брезента.

— Это умеет делать каждый, кто любит, — уточняет Мария, наклоняясь к самым губам Георга.

— Но любить умеет не каждый, — возражает Георг.

Мария тихо смеется.

— Этого не может быть!

Она находит его губы и целует.

— У тебя твердые губы, — говорит она, и в голосе слышится недоумение. — Такими они у тебя еще не были.

Она ждет, что скажет Георг, но он молчит.

— Любить умеют все, — продолжает Мария, — потому что человек рождается для любви, а не для ненависти. Для добра, а не для зла.

— Это слова твоей прабабушки Александры?

— И мои тоже, — поспешно отзывается Мария.

— Тогда почему же мы здесь, среди камышей, и почему на нас охотятся, как на волков? — голос его звучит печально, но не сердито. — Почему мы должны прятаться? Сумеешь ответить? Хорошо, я убил врага, но что сделала ты?

— Что я знаю? — говорит Мария. — Это для меня сложный вопрос, я не сумею объяснить. Я могу только одно — любить людей.

Георг шевелится, спрашивает:

— Всех?

— Нет. Теперь я знаю, что не всех. Но многих. Понимаешь, даже  э т о  не заставит меня возненавидеть всех подряд. Я же тебе сказала, что многого не понимаю. Как все сложно…

— Твоя мать умерла, — после молчания говорит Георг, — а твой отец, почему его посадили в Дофтану?

— Он был коммунистом.

— Я этого не знал, — в голосе Георга удивление. — Ты его помнишь?

— Откуда? Его арестовали до того, как я родилась. Но я знаю, он был хорошим человеком. И он любил мою мать. Ты ведь тоже меня любишь?

Она терпеливо ждет, и Георг отвечает:

— Да. Но я люблю тебя скорее ради себя самого.

— Этого я не понимаю.

— Ты любишь меня ради меня же, ты отдаешь мне всю себя. А я беру твою любовь потому, что она помогает мне выжить.

— Мне все равно, как бы ты ни любил меня, главное, что ты любишь, — отвечает Мария.

— Только так ты и должна была ответить, — он обнимает ее, и, когда целует, его губы горячи и податливы.

— Бабуся говорила, что у моего отца было чистое сердце, и такое же сердце было у моей матери. Я их не знаю, не помню, но люблю. Я знаю, о чем они мечтали, чего хотели. Но мне всегда не хватало их голосов, их рук и лиц. Вот почему я так хочу, чтобы наш ребенок знал и тебя и меня. Больше я ничего не хочу. — Мария улыбается и добавляет: — Пока. Пока я хочу только одного: чтобы мы оба выжили.