Дочери человеческие - [19]

— Проведает кто, спросит, кого приютил? Что ответишь?

— Ты, что ли, донесешь? Теперь молчит гость.

— Смотри, Софрон, в долгу ты у меня. Вот и оплати долг свой. Забыл разве?

— Не забыл. Я к тому, чтобы ты, значит, не пострадал зря. Все ж когда документ какой… Оно так, спасти душу человеческую — дело доброе, только самому бы не пострадать.

— По-твоему выходит, когда я тебя из моря вылавливал, сперва документы спросить надо было?

Гость хихикает.

— Да я-то свой, видел, кого спасал. Знал…

— Кабы знал… — протяжно отвечает хозяин.

Остроносый поспешно спрашивает:

— Каешься? А я тебе вроде бы ничего плохого не сделал. Сделал, скажешь? Вот и сегодня: пришел за молоком — дал. Слова не сказал.

— А сам чего следом прибежал? И слов лишних наговорил больше некуда.

— Об тебе же беспокоюсь, Степа. Об тебе.

— Ничего! — громко отвечает хозяин. — О себе сам позабочусь.

— Как знаешь, Степа. Мое дело — упредить, твое — решать.

— Решил. Что дальше?

— Ну, дело хозяйское. Я к тому, что о тебе и так слава бойкая. Поперечный ты человек, и сын твой офицер советский. А такие семьи не в чести при нынешней власти.

Хозяин молчит, зато вступает в разговор Невена.

— На Митеньку похоронную получили с первых дней войны. Что имя его трогаешь?

— Живой ли, мертвый, а все едино — командир советский.

— Слава, говоришь, бойкая? — голос хозяина наливается гневом. — Поглядим, какая о тебе слава пойдет, когда наши возвернутся.

— А что такого я сделал? Убил кого? Полицаем стал? — вкрадчиво спрашивает гость.

— Хату председателеву зачем занял? И вещички его себе присвоил. И сейчас вот в его полушубке ходишь.

— Не я бы взял, так другой кто, — отвечает остроносый, — не пропадать же добру. А потом… Говоришь наши возвернутся. Где они, наши-то? До Волги докатились…

— Да уж давно война пошла в обратную сторону. Сюда теперь катится, назад. Не знаешь разве?

— Верно, вроде бы сюда продвинулась. Да только силы неравные, немцы — они посильнее наших. Замирятся где-то, а тут будет Транснистрия румынская. Их земля будет. Не отдадут.

— Спрашивать их будут! — насмешливо отзывается хозяин. — Дадут под зад коленкой — и весь разговор.

— Ну, оно понятно, тебе при советских жилось лучше, ты и ждешь.

— Ты плохо жил, что ли? Хуже моего? Не в одной артели рыбачили? Да и чем ты сейчас лучше живешь?

— Сейчас не лучше, а надежда есть — кончится война, и можно будет развернуться по своим способностям. Ну, пойду я. Засиделся.

Загремела табуретка, гость, видимо, встал из-за стола. Протопали шаги, скрипнула дверь, и ахнуло море.

— Прибег, вынюхивает… — отозвался голос той, другой женщины, которую Мария еще не видела.

Мария открыла глаза и встретила взгляд Невены.

— Что, милая, легче тебе?

— Я скоро… завтра… уйду. Вам… спасибо.

— Заговорила? — откуда-то из темноты выступила другая женщина, моложе Невены, подошла к кровати. Она вытерла руки о фартук, нагнулась, и Мария увидела ее светлые, по-сорочьи быстрые глаза. — Откуда тебя занесло в наши края? Нездешняя ведь?

— Иду… к русским.

— Да мы-то не русские, что ль? — отозвался от стола хозяин. — Мы как есть русские.

— Туда, дальше… — Мария закашлялась, выпростала из-под одеяла руки, но Невена прикрикнула:

— Застудишься! У нас зябко. Поправь ей одеяло, — приказала она женщине с сорочьими глазами. — Слышишь, Алена!

Та подтянула одеяло, закутала Марию до самого подбородка.

— Сама-то разве не русская? — спросила она.

— Нет… Из Молдавии…

— Вон откуда беда тебя несет, — протяжно сказала Невена. — Софрон к румынам прибивается, а эта к нашим бежит. Так-то оно…

— Нельзя мне у вас долго… Завтра… уйду… Завтра… Я понимаю…

— Ничего-то ты не понимаешь, — ответила Невена. — Картошку съешь? Горячую картошинку, с сольцой?

Но вышел из-под стола кот и пошел на мягких лапах…

Они едят картошку и пьют пустой чай. Мария, утаившая от бабушки встречу с Георгом, наотрез отказалась пойти к князю Белопольскому с праздничным поздравлением. Теперь бабушка урезонивает:

— Князь обидеться может. Я вот и куличик приготовила…

В красном углу под божницей стоит куличик. Мария смотрит на картошку, потом переводит взгляд на бабушку.

— Лучше съедим его сами, бабусенька, — несмело предлагает она, — пасха ведь… И соседку позовем.

— Какую соседку? — бабушка кладет руки на стол, покрытый старой клеенкой.

— Нашу, новую… Катрину.

— Она все еще спит.

— Разбудить можно…

— Где ты была? — спрашивает бабушка, пытаясь перехватить взгляд Марии.

— Так, — отговаривается Мария, — я была тут, неподалеку. Бабуся, когда война кончится? Скоро?

— Все войны когда-нибудь кончаются, — уже второй раз за этот день отвечает та, — придет срок и этой войне.

— Скорее бы пришел! — вырывается у Марии.

— Ты дождешься.

— А другие?

— Дождутся не все.

— Кто не дождется? — сдвинув брови, требовательно спрашивает Мария.

— Кого господь пощадит, тот и останется.

— Кого пощадит господь? — голос у Марии дрожит. — Если люди не щадят… Куда он смотрит, господь?!

Отставив чашку, бабушка с тревогой всматривается в лицо правнучки.

— Мария! Не греши, дитя мое.

Словно не слыша слов бабушки, Мария поспешно продолжает:

— Надо самому постараться выжить! Нельзя никому доверять, ни богу, ни людям.

— Чьи это слова? Кто тебе сказал такое? — спрашивает бабушка, и ее рука ложится на голову внучки, гладит ее косы.