Дочери человеческие - [18]

Георг молчит, и в его молчании таятся недоверие и угроза.

— Здесь когда-то жила моя мама. В этом доме… — Мария виновато улыбается.

Георг все еще молчит.

— И потом мне говорила бабушка…

— Я плохо вижу тебя, — говорит Георг, — тут темно, и я плохо вижу твое лицо.

Он берет ее за плечи и слегка поворачивает, чтобы на ее лицо падал свет. Мария спокойно стоит, позволяя рассмотреть себя.

— Откуда ты знаешь мою мать? — быстро спрашивает Георг. — Отвечай!

— Так мы живем по соседству, через стенку. Уже неделя, как вы переехали в наш двор.

— Переехали в ваш двор… — машинально повторяет Георг.

— Да. — Мария поправляется. — Ваша мама переехала. Сегодня она… Она сейчас спит, ее бабушка спать заставила…

— Так это… Я, кажется, знаю твою бабушку. Ее зовут Александра? Старая Александра, верно?

Мария облегченно улыбается.

— Да, ее все называют старой Александрой. Она мне прабабушка, она бабушка моему отцу Савве.

Георг все еще держит Марию за плечо.

— Верно, мне мать рассказывала. Она о тебе рассказывала.

— Правда? — радуется Мария. — Она говорила вам и обо мне?

Георг кивает и снимает руку с плеча Марии.

— Вы больше не сердитесь? — спрашивает она. — В такой праздник нельзя сердиться.

— Говоришь, сегодня пасха? — Он трет ладонью лоб, словно что-то припоминая.

Мария удивлена:

— Вы разве сами не знаете? А благовест?

— Благовест? — в голосе Георга слышится растерянность. — И в самом деле звонят. Я как-то не замечал…

Они прислушиваются. Звон колоколов ясно и чисто разносится в воздухе. Георг передергивает плечами, словно от озноба.

— Холодно? — тотчас спрашивает Мария. — Тут сквозняк…

Георг возвращается к тому месту, где спал, берет старенькое пальто и набрасывает себе на плечи.

— А тебе не холодно?

— Нет, — весело отзывается Мария, — у меня теплая кофта.

— Садись, — Георг показывает на край боровка, — раз сегодня пасха…

Он наливает в стакан вино и протягивает Марии. Она отрицательно качает головой.

— Хоть один глоток.

— Я не пью.

— Не могу же я пить один.

— Вы не один, я сижу рядом, — с упреком замечает Мария.

— Но ты могла бы выпить глоток, — Георг все еще протягивает ей стакан, и Мария берет и отпивает половину.

— Это я за ваше здоровье пила, — говорит она, возвращая стакан.

— Ты раньше пила когда-нибудь вино?

— Да, мне давала бабуся. — Мария вытирает губы ладонью. — Бабуся говорит, что красное вино пить полезно, только понемногу.

— А я пью за тебя, — медленно произносит Георг и допивает вино из стакана. — Кажется, я начинаю верить, что и в самом деле сегодня праздник.

Он поправляет на плечах пальто, зябко ежится и вяло жует хлеб с брынзой. Мария с интересом следит за ним.

— Наверное, будет дождь… — Ей кажется неловким молчать и смотреть, как кто-то другой ест.

— Дождь? — он поднимает голову и смотрит на Марию.

— Ну да, стрижи летают.

— Где ты видишь стрижей?

— Я их не вижу, я их слышу. Они попискивают. Они всегда попискивают, когда ловят мошек.

Он молчит.

— А что вы здесь делаете? Почему вы?… — она умолкает под его взглядом.

Георг все еще молчит и смотрит на нее так странно…

— Я думала… ваша мама говорила… — Мария готова расплакаться. — Я не знала! Она говорила, вы далеко, в горах, в безопасности.

Ее страх передается Георгу. Он глотает плохо прожеванный кусок хлеба и встает.

— Я не скажу, — торопливо говорит Мария, — я никому не скажу! — Она крестится. — Бог свидетель, я не скажу!

— Не бойся, милая, это я кладу тебе на лоб холодную тряпицу, чтоб жар сняло.

«Голос знакомый, — вяло думает Мария, — этот голос я уже слышала… Я его слышала в другой моей жизни…»

— Ну вот и притихла, легче небось стало… Жар у нее, так и пышет. Что значит молодость, хворь и та их украшает! Глянь, Степа, ну ровно маков цвет!

«А, — вспоминает Мария, — это Невена… Как хорошо, что я у них, они добрые… И голоса у них добрые…» Марии хочется сказать что-то хорошее Невене, но пока она собирается с силами, ее перебивает незнакомый, чужой в этом доме голос:

— Стало быть, так ничего о ней и не знаете? А документов при ней никаких не было?

Мария вслушивается в этот новый голос — высокий, почти писклявый, — и ей становится тревожно, потому что с новым голосом появился в хате и другой запах: острый запах водочного перегара.

— Узелок вон у ней только и есть, — нехотя отзывается густой голос хозяина, — шарить в чужих узелках не приучен.

— Время сейчас военное, — возражает ему писклявый, — кто знает, кого ты приютил. Бродяжка ведь…

— Бродяжка… Сам говоришь — время военное, людей-то лихолетье это и погнало по дорогам. Сколько их теперь таких вот, бездомных!

— А ты бы все проверил!

— Сама скажет.

— Да уж скажет ли? Закон по нынешним временам строгий, сам знаешь. Не накликал бы на себя беду.

Хозяин не отвечает, и встревоженная Мария приоткрывает веки. У стола сидят двое мужчин. В желтоватом неверном пламени плошки видны только борода одного — большая, растрепанная — и длинный, острый нос другого. Оба курят, и дым тонкими струйками тянется к потолку. Марии почему-то думается, что густой голос принадлежит бородатому, что это и есть ее хозяин, ее спаситель.

— Неровен час, слышь, Степка?..

Мария вздрагивает, это опять говорит писклявый. Он поворачивает голову в сторону кровати, и Мария зажмуривается. Она угадала: остроносому принадлежит этот недобрый голос.