— А чем ещё ты собрался бороться? — удивилась в свою очередь я. — Эльфы — сама жизнь этого мира, на них не действуют ни травы, ни заклинания, ни волшебные знаки. Между собой они соревнуются в музыке и во владении оружием, причём музыка намного важнее. Пой, Рейнеке, и ты вернёшь себе свободу.
— Сборище полоумных, — буркнул маг и коснулся струн.
В музыку гитары вплеталась магия, заглушая далёкое пение арфы. Эльфы сдались без борьбы, слишком мало они верили в людей, чтобы теперь отказаться послушать и понять, как далеко простираются способности смертных. А потом Рейнеке запел, и песня его, плавная и резкая, мелодичная и неправильная, с неясными перебоями, брала за сердце, пьянила точно так же, как тогда, осенью. Пьянила и усыпляла. Зря он назвал себя никудышным магом…
Тёмным пламенем дышит лес,
Ярым пламенем.
Сколько в мире ни есть чудес,
В храме каменном
В час осенний и в волчий час
Всех дивнее див,
Всех прекраснее без прикрас,
Будто древний миф,
Спит огонь, разгоняя тьму,
Душный морок зла.
Спи и ты, глядя на игру
Языков костра.
Твой усталость угасит взор,
Будто ночь искру.
И погладит, оставив спор,
Лапкой по виску
Собеседник извечный наш:
Тень земных страстей.
Воздух душен, и воздух вла-
Жен, и нет вестей
До утра, что могли бы сон
Потревожить твой.
Чуть поскрипывает крыльцо,
Дремлет век хромой.
Маг ненадолго умолк, и в воздухе плыли нежные переборы струн. Ветра не доносили до меня ни единого звука, кроме этой музыки: спал лес, спали птицы, спали звери и даже ночные бабочки уснули, сложив тусклые крылышки. Умолкли кузнечики, до того стрекотавшие в траве, и меня саму клонило в сон так, что я едва могла разомкнуть тяжёлые веки. А потом Рейнеке запел снова, и сон слетел с меня как подхваченная ветром листва. Чёрный волшебник пел о том, что сильфам всего дороже — о свободе и странствиях. Бесконечных странствиях по свету.
Я же ветром покину дом
До игры зарниц.
И дорогой, и колесом
Из скрипучих спиц
Обернусь посреди грозы,
В ливня серебре.
Стану листьями, что рассы-
Паны по земле.
Шаг неслышен и голос тих,
Только скор исход.
И в объятиях золотых
От любых невзгод
Перезвоном истаю струн,
Песнею скворца.
Пока крепок твой сон и юн,
Ухожу с крыльца2.
Круг вспыхнул и погас: разрушились чары. Я всхлипнула, и маг повернулся ко мне.
— Лика? — удивился он. Голос Рейнеке был как будто чужой, словно это он проснулся ото сна, а не погрузил в него всех эльфов в округе. — Ты плачешь?
— Н-н-нет, сын земли, — выдавила я. — Не плачу… Но ты… Я никогда не видела такого волшебства, такой музыки…
— Музыку нужно слушать, а не смотреть, — серьёзно возразил смертный. Аккуратно убрал гитару в мешок и, поднявшись, протянул мне руку. — Идём, Лика, эльфы скоро проснутся. Я чувствую, как рвутся узы.
— Иди, — отозвалась я, не двигаясь с места.
— А ты? — не понял смертный. — Решила остаться? Эльфов подождать? Глупая!
— Зачем я тебе, сын земли? — настороженно спросила я.
— Не знаю, — откровенно усмехнулся Рейнеке. — Но если ты не пойдёшь со мной, я унесу тебя силой. Ну?
— Уговорил, сын земли, — засмеялась я и поднялась на ноги. Если бы он попробовал только пальцем меня тронуть против моей воли, ветра разбудили бы добрый народ, и человека расстреляли из луков, но говорить об этом не хотелось. — Идём, эльфы и в самом деле скоро проснутся.
— Зачем ты меня с собой позвал? — спросила я, когда мы вернулись на перекрёсток пяти дорог и свернули на среднюю из них.
— Я тебя ещё не разгадал, — спокойно ответил маг. — А ты хотела остаться? Неужели эльфы не наказали бы тебя за твоё участие в моём побеге?
Я грустно улыбнулась. Волшебник слишком многого не понимал в добром народе… и у меня не было особого желания ему всё разжёвывать. Поэтому я сказала коротко:
— Эльфы не сердятся, когда человек поступает так, как для него лучше всего. Добрый народец не мстит, а только воздаёт по заслугам.
— И как они оценят мои чары? — ухмыльнулся смертный.
— Как величайший подарок, — удивилась вопросу я. — Разве ты сам не видел? Они были прекрасны!
— Вот как, — потянул Рейнеке. — А если я бы создал злые чары?
— Разве злые чары бывают прекрасными? — вопросом ответила я. — Ты неверно о них судишь, напрасно приписываешь красоту — или злобу.
— Чудно ты всё-таки говоришь, — буркнул маг. — Теперь я и сам вижу, насколько ты не человек.
— А я никогда и не говорила, будто я дочь земли, — подтвердила я.
— Ты дочь воздуха? — спросил волшебник и, остановившись, повернулся ко мне. — Сильф?
Я молча склонила голову. Вот потому-то нам и не советуют беседовать с людьми о чём-то, кроме прямых сделок. Наша чуждость кричит о себе во весь голос, и достаточно нескольких фраз и немного внимательности…
— Вот почему… — проговорил волшебник и коснулся пряди моих волос. — Ты хочешь вернуться в воздух?
— Хочу, — подтвердила я. — Но смертный не может мне помочь, на это способны только эльфы. Они качнут весы судьбы, и я смогу снова стать собой, отбросив это уродливое тяжёлое тело.
— Уродливое?! — возмутился Рейнеке. — Тяжёлое?! Девочка, ты знаешь, что легка как пушинка и прекрасна как солнечный день? Неужели у тебя нет глаз, чтобы увидеть собственную красоту?
