Дочь степи. Глубокие корни - [96]

— С той стороны сорок, с этой — двадцать. Вот тебе шестьдесят, — начал он, загибая палец. — Да еще пять-шесть. Да, так оно и есть. Был я в ту пору семи-восьмилетним мальчишкой. Записали нас на одну бумагу с землями, собаками и оптом продали. Продали и мать мою, и брата, и сестру. Наш помещик, покойный Хайдармирза Акчулпанов, собственноручно подписал купчую…

— Для чего вы это говорите? — перебил Джиганшу председатель.

Старик не смутился.

— А ты потерпи немного — узнаешь, — сказал он и стал перечислять, сколько ударов то плеткой, то нагайкой выпало на его долю.

Так дошел Джиганша до «освобождения» крестьян.

— Плетей не стало, но и есть было нечего. Свободу дали, землю взяли.

Потом стал рассказывать о пятом годе:

— Не выдержали. Решив: будь что будет, — взяли да засеяли помещичью землю… Пригнали в Акташево войска. А был в этой деревне колодец с толстым-претолстым бревном. Привесили к нему отца Фахри Тимершу — родным братом мне доводился он — вниз головой. Подошел к нему молоденький офицерик, полоснул саблей по телу Тимерши и крикнул: «Говори, кто подучил тебя? Кто дал оружие?» Тимерша в ответ: «Безземелье подучило». До последнего вздоха мучили Тимершу. Так и умер, бедняга, со словами: «Безземелье научило…»

Вот среди какой крови вырос Фахри. Поэтому-то и говорю я — черное и красное. Я и Паларосову сказал: «Товарищ Фрунзе знает, узнал и ты, а приедешь в город — расскажи судьям». В Самаре коммунистов вырезали. Поднялись чехи. Тогда Акташево добровольно собрало отряд, выступило против белых, против помещиков. А было в этом отряде двести человек, из них двадцать женщин да семь стариков. Мой старший сын прислал из-под Перекопа письмо, где прямо сказал: «Об Акташевском отряде сам товарищ Фрунзе знает. Он, товарищ Фрунзе, в приказе благодарил этот отряд и назвал его первым татарским отрядом». Отряд же этот был отрядом Фахри. Кочегар совет дал, Фахри все дело на своих плечах нес… Сам посуди — разве это не черное и красное?

Кончил старик. Председатель хотел уж отпустить его, но прокурор спросил:

— Близко ли знаете вы Валия Хасанова?

Старик оживился.

— Я расскажу, а ты сам прикинь. Как приехал сырьевщик Валий в «Хзмет», так стал крутиться вокруг меня. Я ему прямо сказал: «Послушайся прямых речей. Красный Татарстан много горя изведал. Нужно скорей сообща залечить его раны. Если ты хочешь работать, шагай в ногу с советскими людьми. Здесь мы голова. В городе кочегары голова, а здесь мы. Пролетарий — голова, а мы, бедняки, — ему опора. Ленин сказал: «Без диктатуры не обойдешься. С кулаком борись, с середняком дружи, на бедняка обопрись». Этому учат нас товарищи, приезжающие из города». Но не внял Валий моим словам. Он увеличивал богатство богатых, а бедноту забыл. Разве не прав я, когда говорю — черное и красное? Вы, детушки, не умеете хорошенько разобраться, когда посылаете к нам в деревню людей из города. Нам уже и прежде помещики поперек горла встали. Недаром говорится: сколько волка не корми, он все в лес глядит. Больше мне нечего сказать. Только вот погубил такой волк нашего отличного человека.

На этом заседание суда закончилось.

XLVI

После разбора хозяйственного и политического моментов перешли к третьему моменту — убийству. Раскрылась последняя завеса, окутавшая преступление.

Первой вызвали жену Фахри Айшу.

Многим сидящим в зале ее имя было знакомо по отчетам конференций и съездов. Многие видели ее портреты в газетах. Но сегодня она показалась лучше, чем на фотографиях. Некоторые говорили, что пережитое горе придало ее глазам какое-то особенное выражение, а женщины даже утверждали, что на ее лице стало гораздо меньше веснушек.

По предложению председателя Айша рассказала о последних днях и часах Фахри. Подробно остановилась на том, когда и с кем пошел он в кузницу, как, расставшись у столетнего дуба с Садыком, направился в совхоз.

Упомянула, как в грозовую ночь ждала возвращения мужа.

— Не дождавшись, вместе с Шаяхметом пошла к Шенгерею, — закончила она.

Она решила, что на этом допрос ее кончился, но тут поднялся защитник Хасанова Арджанов и стал задавать ей вопросы. Он составил себе понятие о Фахри как о мелочном, привязчивом, драчливом человеке и хотел услышать, подтверждение этому..

— Почему ваш муж Фахретдин Гильманов был против вашей работы в сельсовете? — спросил он.

Айша удивленно воскликнула:

— Ничего подобного! Он ни слова не говорил. Я сама не захотела.

— Почему?

— Так уж пришлось…

— Как это «так»?

Снова пришлось заговорить Айше о том, о чем она не хотела никому поведать.

— Беременна была я. На четвертом месяце. Как же могла взяться за работу? — сказала она и покраснела.

Ее слова вызвали кое у кого улыбку, а некоторые даже сдержанно хихикнули.

— Каковы были ваши отношения с мужем? Не притеснял ли он вас, не бил, не ругал ли? — не унимался Арджанов.

— В жизни всяко бывает. А так мы жили хорошо. Фахри из-за пустяков не приставал.

Следом за Айшой ввели старика кряшена. Звали его по-татарски Биктимиром Вильдановым, а окрестили Иваном Панкратовым. Одет он был в поддевку, на голове картуз. Длинные усы закрывали рот. Все его повадки были русские, но язык чисто татарский.