Дочь степи. Глубокие корни - [95]

В лесу набрели на ключ. Земля вокруг ключа показалась изрытой, со следами крови. Было решено, что это и есть могила «святого учителя». Ключ обложили камнями, вбили большой дубовый кол, исписали его молитвами.

Теперь к этому ключу ведет большая дорога. Беспрестанно текут к «могиле» мюриды, поклонники, калеки, старухи, читают коран, вымаливают благословение «святого», в маленьких пузыречках уносят ключевую воду. Утверждают, что она исцеляет от многих болезней.

Так окончилась земная жизнь ишана.

Валий Хасанов, мечтавший совершить под крылышком ишана немало дел, успел скрыться. Вскоре стало известно, что он играет важную роль у Колчака.

…Минлибаева, надеявшегося освободиться в несколько минут, допрашивали около двух часов. Вопросы сыпались на него со всех концов. Он был вынужден отвечать на них и рассказать всю историю с ишаном. Рассказ этот был отрывистый, построенный как ответ на заданные вопросы, но перед глазами присутствующих на суде ясно предстала вся картина.

Под конец Минлибаев сказал:

— Товарищ Гайнетдинов вернулся в штаб расстроенный, с видом провинившегося человека. «Что случилось?» — спросил я его. «Идеологию разбили, пыль столбом взбили, а вдохновителя упустили. Ишана я застрелил, но Валий Хасанов дошлым оказался: переодевшись крестьянином, убежал через фронт к Колчаку», — ответил он. Вот все, что я знаю по этому поводу, — заключил Садык.

Усталый, опустился он на скамью. Салахеев не сводил с него злых глаз. Зал затих.

Получив разрешение председателя, прокурор спросил Хасанова:

— Почему вы убежали в то время от Советов к Колчаку?

Сотни глаз впились в Валий-бая в ожидании его ответа. Но ответ был очень краток:

— Бывают ошибки… — И добавил: — Я не думал скрываться. Ведь тогда красные, отступая, брали богачей заложниками. Я испугался этого и надеялся укрыться в доме ишана.

— Почему же в таком случае вы переоделись крестьянином?

— Чтобы не опознали.

— А зачем вы присоединились к Колчаку?

— Красные отступили из той деревни, где я скрывался. Так я очутился на стороне белых.

— Сколько вы пожертвовали денег в пользу колчаковского движения?

Валий Хасанов задумался, окинул взглядом зал и медленно ответил:

— А кто ж его знает… Мы уж привыкли к этому за всю жизнь. Придут, бывало, с просьбой: «Деревня наша бедная, дети растут в невежестве, дай денег для школы». Давал. «Погорели мы, негде головы преклонить в молитве, помоги отстроить мечеть». Помогал. «Наша нация немая, нужна газета». И годами тратился на газету. «Организуем отдельный национальный полк. Ждем помощи богачей». Не отказывал и им. «Наше духовное, национальное собрание нуждается в деньгах». И ему помогал по мере сил. Счет им знает один бог! Когда я был на стороне Колчака, ко мне снова приходили за помощью, и я давал. Кто же знает, сколько роздал я? Это одному богу известно!

Хасанов умолк.

Шаяхмету очень хотелось задать ему важный, по его мнению, вопрос, но он не мог этого сделать и потому чуть не подскочил от радости, услышав, как один из заседателей спросил Валий-бая:

— Скажите, пожалуйста, сколько и как помогали вы Советам?

В конце зала кто-то хихикнул. Со всех концов пронесся смешок, и скоро весь зал огласился хохотом.

Слова Хасанова: «По мере сил помогаю и Советам» — потонули в общем смехе.

Председатель зазвонил в колокольчик и восстановил тишину.

Последними свидетелями по политическому моменту были четвертая жена ишана Карима и ее теперешний муж — хромой инвалид Самигуллин.

Зал встретил их с нескрываемым любопытством. Головы всех повернулись к Кариме.

Это была стройная женщина, среднего роста, с легкой походкой, несколько капризная и кокетливая. В ней не заметили и тени смущения. Наоборот, она держалась с видом героини, на вопросы отвечала многословно, охотно, не оскорбляла плохим словом память мужа, а об его остальных женах говорила с улыбкой:

— Чего вы хотите — на четверых один муж, да и тому семьдесят лет. Как же можно было обойтись без скандалов и ссор? Случалось, целыми клоками выдирали друг у друга волосы.

О Валии Хасанове сказала:

— Он прежде ишана вредным микробом называл, а потом сам явился к нему. В каждый приезд передавал мне через хазрета дорогие подарки.

Рассказала Карима и о том, как Валий-бай скрывался у них перед наступлением Колчака, как и откуда раздобыл он крестьянскую одежду.

Словоохотливая Карима готова была говорить без конца, но так как остальное было уже известно, ее отпустили.

Самигуллин отделался несколькими короткими ответами.

Приближался конец разбора политического момента.

Председатель приказал ввести Джиганшу.

XLV

Джиганша, высокий, широкоплечий старик, с большой седой бородой, с лицом, покрытым сетью морщин, степенно вошел в зал. На голове его была новая тюбетейка, на ногах — суконные чулки и кауши, на плечах — камзол.

Прежде чем ответить на вопрос председателя, он погладил бороду, кашлянул и только потом произнес:

— Я знаю о черном и красном.

Председатель удивленно спросил:

— О каком черном и красном?

Старик бросил на него сердитый взгляд и раздраженно ответил:

— Нашего лучшего человека убили. Что же это, если не черное и красное?

Зал ничего не понял. Председатель повторил вопрос и предложил толково рассказать о том, что ему известно. Но Джиганша-бабай был упрям. Он и бровью не повел на замечание председателя и продолжал говорить так, как хотел: