Дочь степи. Глубокие корни - [93]

— Мусульмане, будьте готовы! Наступили последние времена, о которых говорил наш великий пророк Мухамед. Советы и большевики — наказание, ниспосланное нам господом богом за грехи наши. Мусульмане, будьте готовы! Если большевики не погибнут, они уничтожат религию, убьют верующих, затопчут коран ногами, наши святые мечети превратят в конюшни, детей наших обратят в православие, надругаются над нашими женами. Приготовьтесь, мусульмане! Священная обязанность каждого правоверного мусульманина — выступить против проклятых богом большевиков. Кто умрет на этом пути, умрет праведником, и место для него будет уготовано в раю. Мусульмане, будьте готовы!

Имя ишана, выступавшего с такого рода проповедями, собирало множество народа. Вокруг него стали крутиться подозрительные личности.

Шарафий как только приехал на фронт, сразу понял это. Попробовал заявить в волисполком, сельсовет, но результата никакого не добился.

— Популярность ишана велика. Все окрестные татары-крестьяне считают его святым. Если мы его тронем, татарские деревни поднимутся против Советов, начнется восстание, а это будет на руку колчаковцам, — сказали ему.

Впоследствии выяснилось, что и волисполком и сельсовет были всецело под влиянием мюридов ишана, им обо всем сообщали и принимали меры, нужные для их защиты. Поэтому Шарафий обратился за помощью в штаб.

Выслушав его, Садык вызвал Гайнетдинова и сказал:

— Возьми двух вооруженных красноармейцев и отправляйся вместе с Шарафием в деревню Зикерле. Там зашевелились какие-то темные силы. Действуй как найдешь нужным. Если дело дойдет до расстрела, сообщи нам.

Проваливаясь на каждом шагу в полыньи, добрались красноармейцы до Зикерле и, не заходя в волисполком и в сельсовет, оцепили дом ишана и начали обыск.

Сам ишан лежал на мягких перинах, не то больной, не то притворившись больным. Около него в полукрестьянском одеянии сидели Валий-бай и какой-то молодой татарин-прапорщик.

XLII

Хасанов старался казаться спокойным. На вопрос, почему он приехал сюда, Валий ответил:

— В городе мои дома отобрали, поэтому я и переехал в деревню. Узнав о болезни ишана, зашел его проведать.

Прапорщик был из Казани. Он сообщил, что заехал к ишану, чтобы передать ему подарок.

Их словам, конечно, не поверили. Оставив около них одного вооруженного красноармейца, принялись обыскивать двор и дома.

Деревня Зикерле зашевелилась, закипела, будто птичья стая, на которую напал ястреб. В один клубок смешались слезы, проклятья, стенания, угрозы. Единственным лицом, не потерявшим спокойствия во всей этой суматохе, была четвертая жена ишана, Карима. Она не то сошла с ума, не то притворялась, не то была радостно возбуждена. Как бы то ни было, едва красноармейцы приступили к обыску, она вскочила с места, побежала куда-то, притащила связку ключей и стала помогать им.

Первым осмотрели большой зал, заставленный шкафами, полными толстых фолиантов, застланный коврами. Это была комната, где ишан принимал своих мюридов и больных. Оттуда пошли дальше. Проводником была та же Карима.

Сначала она показала три дома, выстроенные для старших жен, а потом повела красноармейцев по усыпанной желтым песком дорожке в четвертый дом, расположенный в саду.

Дом был совершенно новый, чисто и уютно прибранный. Гладкие сосновые стены, двери и оконные косяки выкрашены были в зеленый цвет.

Карима спокойно, не суетясь, показала все помещения и, улыбнувшись хромому инвалиду, почему-то следовавшему за ними, сказала:

— А вот это мои хоромы! — и звонко расхохоталась.

С не покидавшей ее веселостью повела она красноармейцев в клети и амбары. Некоторые она показала мельком и наконец подвела их к каменной кладовой с железной дверью.

— Здесь собрано все богатство ишана, — сказала она, раскрывая дверь и впуская красноармейцев.

Гайнетдинов откинул большой брезентовый полог, тянувшийся вдоль всей западной стены кладовой, и недоуменно отступил назад. Под пологом правильными рядами стояли десятки самоваров. Здесь были и большие и маленькие, и медные и серебряные, и старые и новые.

— Что это? Откуда?! — воскликнул Шарафий.

Женщина, смотря то на хромого инвалида, то на Гайнетдинова, со смехом ответила:

— Как что? Это самовары, подаренные ишану!

Гайнетдинов продолжал осмотр. За другим пологом из пестрого ситца лежали груды шелковых стеганых, атласных, плюшевых одеял, подушек в расшитых наволочках, перины всех размеров.

— Это еще что такое?

Женщина снова засмеялась:

— А это преподношения хазрету.

Раскрыли большие сундуки. Кладовая наполнилась запахом нафталина. Он лез в глаза, щекотал горло. Инвалид достал из кармана кисет с махоркой, у Гайнетдинова нашлась бумага. Не было только спичек. Карима живо сбегала в свой домик, принесла целую коробку. Запах нафталина смешался с запахом махорки. Один из красноармейцев отдернул третий полог и стал бросать оттуда вещи. Здесь хранилась всякого рода одежда — шубы на лисьем меху, оленьи дохи, суконные бешметы, камзолы, атласные казакины, пестрые шелковые бухарские чапаны. Они переливались радугой и невольно приковывали взгляды неожиданным сочетанием цветов. Здесь же лежала масса белых, голубых азиатских тюбетеек, черных бархатных или же расшитых серебром казанских каляпушей, шапок из камчатского бобра.