Дочь степи. Глубокие корни - [91]

XL

Эти два коммуниста давно знали друг друга. Одно время Салахеев даже казался большим приверженцем кочегара. Так, например, было в дни горячих дискуссий на тему, нужна ли Татарская республика. Нашлись люди, которые кричали:

— Республики не надо! Это национализм! Это шаг против интернационализма!

Минлибаев был послан на проведение конференции. Он провел большую работу, перетянул многих делегатов на свою сторону, настоял на том, чтобы отозвали двух коммунистов, занимавшихся интригами.

Но этим дело не кончилось. Губком признал поступок Минлибаева неправильным. Кочегар стал рьяно отстаивать свою точку зрения. В конце концов коммунистов вернули, а Садыка отправили в Москву, в распоряжение Центрального Комитета.

Минлибаев поехал в Москву и объяснил там, в чем дело. Через пять недель он вернулся обратно и приступил к своей работе.

Во время этих недоразумений Салахеев был всецело на стороне кочегара. Он искренне защищал его и в спорах, возникавших относительно создания Татарской республики.

Но с тех пор утекло много воды. Салахеев не только остыл к своему другу, но даже перешел в противный лагерь и в душе обрадовался аресту Садыка.

«Значит, я не ошибаюсь в определении людей», — самодовольно решил он.

Когда же неожиданно Салахеев сам попал в тюрьму, то оробел и смутился. Вести, доходившие извне, увеличивали его беспокойство.

«Что это — явь или сон? Или мой рассудок помутился? Разве можно верить таким вестям?»

А слухи действительно были необычными.

Сергей Варфоломеевич, директор завода имени Хусина Ямашева, опасно заболел. Преклонный возраст осложнял положение. Болезнь затянулась. Завод расползался. Тогда секретарь парткома вызвал Садыка и сказал ему:

— Завтра на заседании бюро будет поставлен доклад о заводе Ямашева. Нужно избрать директора. На эту должность секретариат выдвигает вашу кандидатуру.

Минлибаев пробовал протестовать, убеждать.

— Я не справлюсь. Завод накануне закрытия.

Но под конец согласился. Ему была обещана всемерная поддержка партийных и советских органов и рабочих организаций. Минлибаева назначили директором, сказав, что для большевика нет ничего невозможного. Говорят, теперь он дни и ночи хлопочет над спасением тонущего корабля.

Тот, кто рассказал все это Салахееву, добавил:

— Мало того — он суется во все дела, дешевой демагогией привлекает к себе рабочих. Вчера, на заседании горсовета, он, как собаку, изругал весь коммунхоз, сказав, что все средства поглощает центр города, а улицы рабочих окраин остаются по-прежнему грязными, неосвещенными, неремонтированными. Весной и осенью по ним не пройти. Сады не разводятся.

Все эти слухи вконец обозлили Салахеева. Он много думал о кочегаре, но ни на минуту не допускал возможности встречи с ним в зале суда. И когда председатель предложил ввести Садыка Минлибаева, Салахееву показалось, что с ясного неба ударил гром. Он всячески старался доказать себе незаконность этого и, обессиленный, оцепенел в полном недоумении.

В сущности, Садык и сам был против выступления на суде в качестве свидетеля. С одной стороны, у него было много неотложных дел, ежеминутно требовавших полного к себе внимания, с другой — ведь он сам был недавно арестован по обвинению в этом деле. Садык ссылался на эти доводы, но прокурор ничего и слышать не хотел.

Арест Минлибаева и предъявленное ему обвинение было глубоким недоразумением. Это теперь стало ясно каждому. Не нашлось никаких данных, говорящих против его участия на суде в качестве свидетеля.

Но Салахеев этого не знал. Он смотрел на Садыка как на своего заклятого врага.

— В прифронтовой полосе… поймали… Одного расстреляли… другой успел скрыться… теперь он перед вами…

Эти слова свидетеля падали на его голову, как раскаленные камни. В горле пересохло, становилось трудно дышать.

Кочегар продолжал отвечать на вопросы. В своих показаниях он вскрыл кусочек тылового быта.

XLI

Волна колчаковщины катилась к берегам Волги. До Казани оставалось всего восемьдесят верст. Над значительной частью теперешнего Татарстана гремели колчаковские орудия, трещали пулеметы. Белые хотели, переправившись через реку Вятку, сделать бросок на Казань. В это самое время партком послал кочегара во главе рабочего батальона на фронт, в распоряжение Двадцать восьмой дивизии. Колчаковцы, несмотря на весенний разлив, продолжали беспрерывно попытки переправиться через Вятку. Таял снег. По небу ползли дождевые тучи. Маленькие речушки превратились в бурные потоки. В армии ощущался острый недостаток одежды, провианта. Окружающие деревни, охваченные кулацким восстанием, были готовы наброситься с тыла. Бесследно исчезали преданные нам люди. Разведчики погибали в пути.

Полк, к которому присоединился рабочий батальон, в течение двух суток без пищи, без хлеба, без минуты отдыха, среди крови, наводнения и огня, не давал врагу переправиться через Вятку.

Однажды ночью в штаб полка к Садыку ввалился Шарафий со своим товарищем красноармейцем. Вид его был ужасен. Весь забрызганный грязью, он был неузнаваем. Лицо осунулось, посерело, глаза ввалились. У товарища шинель была порвана, на ногах лапти. От голода он еле передвигался. На двоих была одна винтовка, да и та без патронов.